Азовский гамбит

— Что это там? — поинтересовался боярин у охранявших ворота стрельцов.

— Опять отец Афанасий воду мутит, — пожал плечами капрал. — Должно давно от патриарших слуг палки не получал.

— Батюшку батогами? — удивился проезжий.

— Чай он не ангельского чина, — усмехнулся начальник караула. — Скажи лучше, господин, под каким прозванием тебя в проезжие листы вписать, да по которому делу следуешь

— Архангелогородский воевода боярин Вельяминов по именному государеву указу.

— Вот оно что, — ухмыльнулся было стрелец, но тут же согнал с лица глумливую усмешку и почтительно поклонился.

— А что там иноземцы делают? — снова подал голос с высоты седла боярин.

— Где?

— Да вон их, ваш поп с какими-то людьми окружил!

— Вот же, сукин сын! — выругался капрал. — Не мог подождать, пока нас сменят…

— Наверное, я полковнику-то вашему расскажу, каково службу несете, — посулил боярин, несколько лет назад сам бывший главным судьей в Стрелецком приказе.

— По уставу не могем оставить пост! — сделал деревянное лицо начальник караула.

— Ну и ладно, — отмахнулся от него Никита, и, дав шенкеля своему коню, понесся прямо на толпу, на ходу разворачивая плеть.

Следом за ним, но с некоторым отставанием двинулись вооруженные боевые холопы.

Путь от Архангельского града до белокаменной Москвы не близок. Выезжали еще по снегу на санях, и уже в пути пришлось заменять полозья высокими колесами с коваными ободьями. Случалось по дороге всякое, но все же разбойники на хорошо охраняемый боярский поезд напасть так и не решились, а вот звери лесные, оголодавшие за зиму так и вились вокруг. Особенно досаждали волки, но после того, как охранникам удалось подстрелить парочку особенно наглых отстали и они.

Но чем ближе они подбирались к столице, тем больше одолевали Вельяминова тяжкие думы. Зачем его вызвал царь, было понятно. Раз царица Катерина померла, стало быть, Иван Федорович свободен и может теперь женится на его сестре. Вот только, где же оно такое видано, чтобы русские государи под венец вдов вели?

С другой стороны, он ведь и не такое откалывал. Ладно старые московские порядки, которые иноземному князю вовсе даже чужие, но ведь Иоганн Альбрехт еще будучи принцем чудил так что окружающие только ахали. Так что может и жениться, наплевав на мнение всего света.

Беда была лишь в том, что баб вокруг государя всегда вертелось столько, что иной раз и вспомнить соромно. «Что если он и Алену видит только лишь полюбовницей?» — не давала покоя Никите предательская мысль, и чем больше он гнал ее от себя, тем чаще она возвращалась и продолжала терзать ему сердце.

Сказать, что Вельяминов был предан царю — не сказать ничего! Тот, еще будучи простым принцем, выкупил его из шведского плена, приблизил к себе, а когда Никита, командовавший отрядом русских рейтар, пожелал вместе со всеми товарищами присоединиться к ополчению Минина и Пожарского отпустил без единого упрека. Да не так как взял голыми и босыми, а вооруженными и в доспехах, да на справных конях. Во всем русском воинстве не было тогда полка снаряженного лучше, чем Вельяминовский. И после, когда Иоганна Альбрехта избрали царем, о верной службе не забыл и продолжал жаловать. Шутка ли в такие лета в бояре выйти, хотя в предках никого выше стольника не бывало!

Так что ради Ивана Федоровича, он бы не то что жизнь, самою душу не пожалел бы отдать… но не сестру! И не честь!

— И что теперь делать? — неожиданно сам для себя спросил он вслух.

— Не тревожься раньше времени, братец, — просто ответила ему оказавшаяся рядом Алена. — Чему суждено, того не миновать!

— Как же мне не тревожиться, сестрица? — тяжко вздохнул тот. — Ведь только в Москве покажемся, как всякий встречный поперечный пальцем тыкать станет! Вот скажет, царская полюб…

— Не смей! — обожгла его яростным взглядом молодая женщина. — Ни ты и никто иной не посмеет сказать, что я родовую честь уронила!

— Да, я-то знаю, но люди что скажут?!

— На каждый роток не накинешь платок, — уже спокойно отвечала ему сестра, и Никита в который раз удивился ее самообладанию. — Да и пусть их. В лицо не посмеют, а по углам пусть шипят, змеюки подколодные!

Дело происходило на последнем перед въездом в столицу яме. Нельзя сказать, чтобы Никита совсем уж успокоился, но внешне приободрился и велел холопам подать себе вместо дорожного платья, новый кафтан, богато украшенный золотыми шнурами и шитьем, да пожалованную царем шапку.

— Коня какого седлать прикажешь? — правильно понял намеренья хозяина начальствующий над слугами ключник Лукьян.

— До ворот поеду на чалом мерине, — распорядился Вельяминов, — а перед ними пересяду на Снежка.

— Все сделаем, — поклонился ключник, и велел оседлать для боярина помимо неказистого дорожного конька, белого как снег аргамака, происходившего от жеребца, захваченного в свое время у самого Радзивила.

— Вот еще что, — остановил его Никита Иванович. — Сам с прочими холопами снарядитесь, как следует. Чтобы в панцирях все и с огненным боем, да при саблях. Внял ли?

— Чего ж тут непонятного, господин, все сладим, коли велишь. Но, не прикажешь ли и тебе оружие подать?