Азовский гамбит

Ну а после демонстративного наказания виновных пришло время награждения причастных или как частенько говорили мои подданные — пожалование слонов. Дело в том, что некогда подаренный персидским шахом слон в первое время сильно болел, отчего даже опасались, что он издохнет и содержавших его людей постигнет опала. Поэтому появилась даже нечто вроде проклятия, чтоб тебя царь слоном пожаловал! В смысле, поручил совершенно гиблое дело, ну или наградил так, что лучше бы повесил.

Однако время шло, несносная зверюга хоть и похудела, но околевать отнюдь не собиралась, а совсем напротив изволила резвиться и даже как-то потоптала в одном посаде огороды, за что местные обыватели били мне челом и просили «ослобонить от постоя индийского чуда-юда». В общем, первоначальное значение потихоньку стало забываться, и теперь «пожалование слоном» означало хоть и не совсем понятную, но все-таки честь.

— Стремянного полка сотник Лопатин! — выкрикнул вышедший на крыльцо подьячий.

— Здесь я, — вышел из толпы начальный человек и, повернувшись к остальным, поклонился большим обычаем на три стороны.

— Сей храбрый муж, — продолжил глашатай, — услышав прельщения учинивших бунт воров не токмо им не поддался, но и велел своим стрельцам бить их, стрелять и не дал чинить разорение в стольном граде Москве, за что государь жалует его серебряным блюдом, тридцатью рублями денег и новым кафтаном.

Дослушав указ, сотник еще раз поклонился, после чего трясущимися от радости руками принял награду и уступил место следующему. Жаловались в тот день многие, причем, вперемешку. Простые ратники, начальные люди, боярские дети и московские дворяне получали награды, не считаясь с разрядом.

— Серпуховский боярский сын, — снова начал подьячий, но тут же поправился, — то есть, тьфу ты, прости господи, дворянин Российский, Аким Рожнов, подавляя бунт, посек воровских людишек нещадно и хоть и ранен был, но строя не покинул, а за то жалуется конем добрым и саблей из свейского железа, да пятнадцатью рублями денег!

— Патриаршего владычного полка стрелец Тимофей Маслов, за то что, поймал расстригу Афоньку, жалуется пятью рублями денег и сукном на новый кафтан!

— Государева полка стряпчий князь Петр Пожарский, за многие его царскому величеству службы, а так же то, что со своими холопами не дал ворам пограбить Заиконоспасский монастырь, жалуется чином стольника и ста рублями денег!

Услышав свое имя, молодой человек в нарядном кафтане, тоже поклонился на все стороны, после чего громко выкрикнул, сжимая в руке шапку:

— Не вели казнить, государь, вели слово молвить!

— Случилось что-то? — удивился я.

— Случилось, — с покаянным видом кивнул парень. — Прости меня, раба своего недостойного, велика честь награду из рук твоих получить, да только не нужно мне ни чина, ни казны, ни иной милости!

— Чего же ты хочешь? — поинтересовался я с усмешкой, начиная догадываться, что попросит сын прославленного воеводы.

— Жениться, — сконфуженно отозвался тот.

— Ты гляди! — ахнули все присутствующие, после чего их потихоньку начал разбирать смех.

Я, грешным делом, тоже не выдержал и улыбнулся, уж больно забавное зрелище представлял из себя княжич, а глядя на меня все заржали уже в открытую.

— А невеста согласна? — для порядка поинтересовался я, хотя заранее знал ответ.

— Согласна, государь! — раздался на всю площадь звонкий девичий голос, и рядом с красным как рак молодым Пожарским встала Маша Пушкарева.

— Вот дает девка! — не то, осуждая, не то, хваля, хмыкнул молчавший до сих пор патриарх.

— А родители? — хитро прищурился я.

— Потому и просим тебя, великий государь, разрешить нам повенчаться!

— А коли не разрешу без родительского согласия?

— На то твоя царская воля, — твердо заявил Петр, — а только мне без нее жизнь не мила!

— Быть по-вашему, — улыбнулся я, после чего обернулся к Филарету. — Ну что, Владыка, осчастливим молодых? Церковь дает добро?

— Отчего же нет? — не стал артачиться глава церкви и на этот раз, после чего широко перекрестил молодых людей. — Во имя отца и сына и духа святого, благословляю вас, дети мои!

Глава 11

Бушевавший всю ночь ветер к утру немного утих, и перестал поднимать громадные волны, едва не утопившие казачьи струги, возвращавшиеся домой с богатой добычей. По-хорошему следовало пристать к берегу и, вытащив свои утлые суденышки переждать непогоду, да только земля вокруг чужая да неласковая. Неровен час, налетят крымцы, чтобы поквитаться с казаками за их набеги, и не увидишь тогда ни Тихого Дона, ни света белого.

Но господь на сей раз оказался милостив к христианскому воинству и не попустил погибнуть всем в морской пучине. И хотя из трех десятков стругов домой возвращалось лишь двадцать два, до Азова оставалось всего ничего. Пройти только пролив, называемый османами Таман-богаз[1], а там уж рукой подать.

— Весла на воду! — раздалась команда.

— Навались, коли деньги завелись! — весело крикнул пожилой уже казак по прозвищу Митька Лунь. — Ей богу, как раздуваним [2] добычу, пойду в кабак и целый месяц не выйду оттудова!