Б.Б. и др.

А потом вдруг, в одно какое-то мгновение, увидел ясно, каково это здесь. Здесь, в другом, в совершенно другом ряду вещей. Там главное — так или не так? Если так, то это уже не соображение, а идея, то есть идея чистая, и чистая идеально, и тогда абсолютно все равно — возвышенная она, выспренняя, чересчур, не чересчур. В общем, там бушлат — всё, а здесь — хорошо если собаке подстилка. Или: там в бушлате — это ты, а здесь захочешь надеть — претенциозно. Потому что что там — так, здесь — просто так, а ведь так — просто не бывает. И в эту же минуту опротивел я себе, что не почувствовал, не сообразил этого там, и на Наймана озлился, что из-за него и перед ним, считая по-здешнему, этак расхристался. Звонить ему перестал, не мог, а никого больше и не было, да и никто был не нужен. Б.Б. же — меньше всех. И до — он, и после, и даже лагеря без него не вспомнишь: я в 36-м, а он уже тут как тут — в 35-м, в нашем же в Чусовском раздолье. Забыл бы его навеки и перекрестился — слава тебе господи! Но с утра садился я перед окном и уставлялся в него, снег во дворе грязный, лед черный. Однажды усмехнулся: в ушах раздалось, как хрустит тамошний кристальный. А ведь и Б.Б. по нему, пермскому, топал — как будто в глазах мелькнуло. Сидел же я: щекой на кулаке правой руки, локоть на подоконнике, а другая, оказывается, на телефоне лежала — и набрал его номер.

Немножко Б.Б., конечно, прикидывался, когда произносил слова невпопад и как будто наугад не то в трансе, не то в параличе, но, как позднее выяснилось, только немножко. У него в те дни умирал отец, и эта явственно и неодолимо надвигавшаяся смерть, не пробуждая особых, не знакомых ему прежде эмоций, вызвала в нем сокрушительный взрыв, неудержимый обвал мыслей, сметающих всю конструкцию установившихся за предыдущую жизнь представлений о мире, о целях, о деятельности, хотя зацепивших конкретно каждое из представлений лишь по касательной. Отец лежал в той же пирамидоподобной академической больнице на Выборгской стороне, где прежде мать, но все — и он в первую очередь — знали, что дело идет не о лечении, какие бы чародеи фараоновы за него ни брались, и даже не о госпитальной тишине и покое, а о привыкании к палате — отдельной, просторной, угрюмой — как к гробнице и сени смертной. Знание это никаким боком не касалось трагедии и прозрения толстовского Ивана Ильича, а принималось безотчетно, как прогноз погоды по радио.

Предынфарктное состояние началось, по-видимому, еще в Москве, но он настоял, чтобы перевезли в Ленинград, самолетом, и с аэродрома, не заезжая уже домой, отправился, как почему-то захотелось ему сказать, в «санитарной карете», сюда, на Мориса Тореза, а может, Пальмиро Тольятти, к стеклянным трубочкам, шприцам и резиновым шлангам. Здесь кардиограмма то показывала инфаркт, то не показывала, но и так все было ясно. Прибыл он в больницу по-прежнему как лицо важное, почти высшего академического ранга, и жена, ежедневно к полудню приезжавшая и в восемь вечера оставлявшая его на сиделку, которой специально платила, даже добилась того, чтобы от «почти» избавиться, но вскоре он уже не хорохорился. Не шутил, как в первый день с урологом: «На всякого мудреца довольно простаты», и с медсестрой, что хотел бы с той же легкостью попадать в столицу Австрии, как ее игла в его вену.

Б.Б. приезжал два-три раза в неделю, открывал пошире или, наоборот, прикрывал окно, спрашивал, что нужно — подать, помочь, и если что-то было нужно, звонил и являвшейся на вызов дежурной передавал просьбу отца как приказание. На третий, на пятый раз отец стал отвечать, что все в порядке, не нужно ничего, тогда Б.Б. садился на стул, доставал из сумки книгу и начинал читать, а чаще большой блокнот и писал кому-то письмо. Когда он уходил, в коридоре его каждый раз поджидал больной, старик из соседней палаты. Как выяснилось — трубач из ресторана Дома ученых, почему и попал в «академическую». Он выздоравливал после инсульта — от бесконечного дутья в духовой инструмент лопнул сосуд; приволакивал ногу, но речь была ясная. В первый день подошел к Б.Б., когда тот в вестибюле снимал больничные шлепанцы. Сказал, что знает, кто он такой, знает отца. Что самого его готовят к выписке, но он когда-то перевел квартиру на сына, а тот теперь его прогнал, и, следовательно, путь ему только в дом престарелых. И он очень просит, он умоляет Б.Б. не сдавать его туда.