Б.Б. и др.

Потом Б.Б. говорил, что на внезапное приглашение его подтолкнуло уловленное чутьем сродство между ними. Панин называл вещи словами, вызывающими чувства: негодования, мстительности, жалости, отчаяния, презрения и так далее — но сам их, как казалось, уже не испытывал. Он тоже был словно бы без качеств — только уже без качеств или всегда из чужих качеств: тех, с кем сводила жизнь. У Б.Б. возникло ощущение, что он, Б.Б., глядится в зеркало, но только пропустив этап переживания этих чувств, пережитый его панинским отражением. Панин провел у него девять месяцев, уехал почти сразу как жена родила. За это время разговаривал с ним мало. Часто, когда Б.Б. начинал, назидательно напоминал, что уговор был — по желанию, и с удовольствием отрезал: нет желания. Зато охотно болтал с женой, обращаясь к ней, как она представилась — Ираида. Стало быть, Ираида, сказал он, войдя в дом, и супруг ея Ирод. И улыбнулся. Никто не знал, как ответить. Б.Б. вел себя, в общем, безукоризненно, с архивом не наседал. Просто поинтересовался, вскоре по приезде, деликатно, не хочет ли Панин связаться с кем-то из настоящих артдилеров за границей — обсудить возможности передачи всей коллекции, в отдаленном будущем и, разумеется, post mortem, не рискнул произнести «после смерти», на выгоднейших, диктуемых им одним условиях. Никакого беспокойства: называется сумма аванса, называется, если угодно, место жительства, в Швейцарии, в Южной Франции, в Испании, оговаривается все вплоть до планировки дома; указывается место хранения передаваемых вещей: музей, галерея, банк; назначается общая сумма и как ею распоряжаться: стипендии, премии его имени, специальный фонд; назначается распорядитель. Вы? — спросил Панин грубовато. Не обязательно: пока что я предлагаю посредничество в подыскивании подходящей вам артфирмы. Да: никаких для вас забот по переправке за границу, это их проблемы — употребил Б.Б. с усмешкой слово нового времени.

Панин выказал интерес. А почему бы, заметил подчеркнуто, и не вы распорядителем? Право, я с передачей вам по описи не шутил. Б.Б. привез Раджа. Видимо, хорошо инструктированный, он старался быть немногословным, обычной живости не проявлял, сидел неподвижно, красиво прикрыв глаза веками. Один раз все-таки сорвался, стал трещать, что-то опять о индоевропейской группе языков, но под питоньим взглядом Б. Б. быстро умолк. По делу же повторил то, что сказал Панину Б.Б., немного более конкретно: суммы предлагал в диапазоне от и до в зависимости от того, что находится в распоряжении владельца; вместе, естественно, с живописью и графикой. А именно: от миллиона долларов до трех — такие возникли цифры. Повисла пауза и в ней незаданный вопрос: ну как? Панин показал Б.Б. кивком головы на индуса и проговорил весело: прохиндей? Потом ему самому: есть такое слово на санскрите — прохиндей? И опять к Б.Б.: увозите.

У жены понемногу рос живот. Однажды, месяце еще на пятом, он спросил: Прайда, можно положить руку? В сторону Б.Б.: с вашего позволения. Она сказала: а чего такого — кладите. Б.Б. вскоре ушел наверх, а они так и просидели весь вечер, с его ладонью на ее юбке в области пупа. Он рассказывал смешные и страшные истории про флирт, ухаживания и любовь в условиях Крайнего Севера, она смеялась и ужасалась. С того дня он проделывал это довольно часто, уже не спрашиваясь: как принятый всеми присутствующими обряд. Истории были, скорее всего, лагерным фольклором, но он изящно и с насмешкой впутывал в разные случаи себя — и она тоже стала ему рассказывать: про быт в Клину и своих веселых провинциальных подружек, чьи нравы, правда, старалась подавать в соответствии с вычитанным в женских романах. Он тоже смеялся и ужасался, и видно было, что получал удовольствие непритворно.