Бабаза ру

– Ничего умнее, чем уйти из твоей жизни, я не придумала. Это настоящий подвиг был.

– А ты разве уходила? Как-то не запечатлелось… То есть такого акта торжественного ведь не было, правда? С репликами, придуманными заранее, с письмами в авиаконвертах, с трагическим лицом… Ведь не было?

– Не было.

– Некоторые на лестнице кричали, проклинали меня. Но твоего голоса не припомню.

– Я не кричала на лестнице. Я не проклинала тебя. Тихо отползла.

– Я за это и любил тебя. Такая кроткая мещанская деликатность – мещанская в хорошем смысле. Такая девочка с косичками в белых бантах, то есть уже не было ни косичек, ни бантов, но они были как бы вокруг… в облаке… в анамнезе… Таких, как ты, больше нет. То есть они бабушки стали, с теми же косичками в анамнезе…

Смотрела на его тоненькие сухие ручки – шахматы, значит? А что это ты сейчас такое сказал…

– Эл, зачем ты… сейчас… ну к чему…

– Что – к чему?

Глупые, путаные, некрасивые разговоры ведутся как раз тогда, когда они о главном. Красиво и вдохновенно говорить можно разве о пустяках.

– Не надо про что ты меня любил, ей-богу… Меня и ещё тридцать пять катюш ты любил, это только на моей памяти…

Мы сидели на скамейке под сосной, старичок и бабка.

– Смешно мы повстреча-а-а-ались, – протянул Эл, – у Серапиона, пришли за водичкой. Одно слово – скрепы! скрепы!

– Загадочные вы люди. Лет семь назад президент в придаточном предложении упомянул эти скрепы. С тех пор из всех утюгов тремандонят, ухмыляясь, каждый день. Что, своего в голове ничего нет? Вообще логично, вы же неофициалы, стало быть, прилеплены к официалу, без него и вас не будет. То есть вас и нет.

– А ты, значит, есть?

– Аз есмь.

– Чем докажешь? У меня вот хотя бы «Этажерка снов» имеется. Допускаю, что я говнюк, но у меня есть книжка. А что есть у тебя, чтоб так торжественно объявлять «Аз есмь»?

Я встала и ушла, не обернувшись.

18:20

Ирина Петровна ждала меня за воротами, немного взволнованная: она приметила, что встреча у источника не была для меня заурядной, а лупить напрямую вопросами стеснялась. Я взяла у неё обе ёмкости (нет-нет, мне нисколько не тяжело), и мы пошли обратно, в семью. Пометавшись умом и прилично подождав, она нашла выход.

– Вы расстроены, Катенька…

– Не то слово, Ирина Петровна. Этот плешивый старичок когда-то был главным человеком в моей жизни.

– О, понимаю.

– В его комнате на Садовой улице, на широкой постели, я потеряла невинность. На белье, на котором, я думаю, были десятки «следов интимной близости», как говорят в криминальных сериалах. Он, чёрт кудрявый, сам мылся, а белье постельное менять ленился. С грязи всё началось, и грязью всё и обернулось… вся жизнь моя косая, кривая, нелепая…

Я увидела детскую площадку, решительно направилась туда, оседлала железного конька-качалку, уткнулась в его ржавую голову и заревела. Никогда бы не подумала, что во мне таится столько слёз и они могут реально хлынуть, извергнуться, политься из нутра. Я рыдала в голос, и при всём отчаянии в то же время чётко видела себя со стороны и отмечала, что, слава Богу, людей нет, и стоит над моей душой одна перепуганная и опечаленная Ирина Петровна.

Рыдала я долго, издавая низкий коровий рёв, потом стала способна произносить отдельные слова.

– Сутками сидела… ждала… позвонит, позовёт… столько сил извела… времени… эти дни вернуть бы! потратить на себя! Хоть языки выучить… книги великие прочесть, я половину их не знаю… Джойса не читала!.. Я никогда в Гатчине не была!..

истратила столько жизни зазря… тупо сожгла в топке целые годы… сама виновата, сама виновата, мне восемнадцать было, дура, овца… а он теперь говорит, у меня книжка есть, а у тебя ничего нет, тебя вообще нет… так он прав, сука, прав!.. кто я, что я…

Ирина Петровна нежно гладила меня по голове, а от силы моего рёва у её ног слегка колыхалась в бутылях вода из святого источника.

– Пойдёмте, Катя, на скамеечку присядем, попьёте водички…

Я почти стихла, доковыляла до скамейки, попила из бутыли, облилась.

– Катя. Вам сколько лет?

– Полтинник зимой будет.

– Ой, молодуха совсем. Представляете, если вы ещё четверть века проживёте, а почему бы нет, это будет половина той жизни, что вы уже прожили, понимаете, огромное время.

Перспектива эта не показалась мне шибко радужной. Я глянула на свои руки и заметила, что обнимашки с коньком даром не прошли – ладони окрасились ржавчиной. Уж это всегда так, тесные контакты с миром никогда не бесследны.

– Это вы меня обрадовать хотите? Что мне ещё двадцать пять лет срок мотать?

– Но ведь это целиком ваше время…