Бабий ветер

Теть-Таня же была черноглазой, чернобровой, румяной красавицей типа Екатерины Первой. О ее выдающейся груди я уже упоминала. Но кроме этих природных щедрот в ней еще клокотало негасимое эротическое пламя, в котором библейский отец мой Яков и сгорел до срока.

Извини, отвлекусь на минутку на своего… как бы точнее выразиться… сводного предка: на Таниного отца, а маминого отчима. Обе называли его «папашей», и, по всему судя, мама любила его не меньше, чем Таня, родная его дочь. Следовательно, и я отношусь с большой симпатией к его памяти. А был он, не поверишь, ямщиком, со всей вытекающей из этого занятия свирепостью.

Не удивляйся. Дело происходило где-то в Забайкальском крае, куда семья бабушки Любы еще в девятнадцатом веке была выслана из Польши – после польского восстания. Бабушка, женщина работящая, умная, строгих устоев, в тридцать лет осталась вдовой с пятью детьми на руках (мама младшая) и тянула их одна, из последних, что называется, жил. Давид же Будкин – тот наоборот: нрав имел каторжный и разгульный. У него вся семья была такая – головорезы. В памяти родни остался случай, когда два брата Будкина «делили» бурятку топорами, после чего один ходил под уголовной статьей, а второго еле вытащили с того света.

Так вот, зарабатывал Давид «ямщиной» – доставкой продуктов и товаров на золотые прииски. Вообрази обстановочку: зима, сорокаградусный мороз, и по занесенной снегом тайге, отбиваясь от волчьих стай, движется обоз. От зимовья к зимовью обоз должен пройти более пятисот километров. Заниматься этим могли только отчаянные отпетые люди. А дед еще любил красиво и широко пожить; парень был видный, кудрявый-румяный, пользовался неизменным успехом у женской половины Забайкальского края, и популярности добавляла ему гармонь, по которой он уважительно и очень душевно прохаживался.

Так что после очередного возвращения с прииска все выливалось в неудержимый гульбан; деньги Давид спускал широкой рукою, под ослепительно заливистой дугой своей гармони.

И вот, однажды ранним утром растапливая печь, увидела Люба в окошко, как от калитки к дому идет Давид: белая папаха набекрень, овчинный полушубок нараспашку, плисовые штаны заправлены в хромовые сапоги, и на плече – постоянная спутница, гармонь. Вид у него был умиротворенный – видать, знатную накануне гулянку отбацали.

Вошел в дом и с порога:

– Люба, выходи, однако, за меня!

Она распрямилась, смерила его серьезными серыми глазами:

– Господь с тобой, Додя. Я женщина солидная, вдова с пятью детьми. А ты гуляешь, пьешь, в карты играешь. Могу ли я за тебя пойти?

С тем жених и был отправлен восвояси.

Проходит месяц, и опять он на пороге:

– Люба, сердце! Подумал я тут, однако. Пить брошу, девок брошу, карты выкину к дьяволу. Иди за меня! Я тебе детей помогу поднять, сколько тебе самой колотиться? Одно только: гармонь мне оставь…

Так и стала эта гармонь свидетельницей их долгой счастливой жизни и рождения еще одной дочки – Тани, которая унаследовала от отца широкий костяк, румяные щеки и веселый нрав.

…Когда отец мой Яков сошелся со свояченицей? Почему кроткая мама, не сводя глаз с очевидного, продолжала относиться к сестре с преданной сестринской любовью? Каким образом так слаженно плыл этот троякий семейный кораблик по волнам жизни и почему никто из них троих не произносил ни слова, когда утром обе жены кормили падишаха завтраком, а он то мимолетно оглаживал полное теть-Танино плечо, то нежно прикасался к Розочкиной ручке, намазывающей для него масло на булку?..

Сейчас затрудняюсь ответить.

Думаю, все началось после переезда в отдельную квартиру.

* * *

Я уже писала, что в середине семидесятых у нас стали расселять коммуналки. Самыми престижными новостройками были в то время Русановка и Березняки, ближнее Левобережье. Вся советская знать, писатели, киношники, работники советской торговли, накопив или украв первый взнос, приобретали квартиры в «киевской Венеции» – в Русановке. Этот район искусственно намывали, создали остров, прорыли каналы… Жить на Русановке по тем временам было круто: рядом Днепр, одна остановка на метро до пляжа Гидропарк, из окон – вид на старый Киев. А напротив, южнее, построили чуть менее, но тоже престижный район Березняки. От Березняков через мост им. Патона до центра Киева минут десять. И Русановка, и Березняки застроены девяти-шестнадцатиэтажными домами – тогда они казались гигантами. А дальше, еще левобережней, тянулась совсем не престижная трудовая Дарница со своими старыми пятиэтажками – их строили пленные немцы, не очень красиво, зато основательно. В промышленной Дарнице было много химических предприятий, и когда летом оттуда задувал ветер, все закрывали окна, говорили: «Дарница дымит». А еще левобережней, вокруг Быковнянского леса, построили новый жилой массив. Он так и называется – Лесной. Вот туда в 75-м году мы и въехали, на пятый этаж девятиэтажного дома.