Бабий ветер

Пролетарский винегрет! Не проходите мимо. Погасите снисходительные улыбочки. По востребованности он не уступал и буржуазному оливье. Ни крабов, ни яиц, ни свежих огурцов – не берите в голову! Все самое простое: мать-картошка, морковь, свекла и, главное, сильной крепости квашеная капуста, которая все равно заполонит своей ядреной кислиной весь вкусовой простор. Я люблю старый добрый винегрет, тоже внесла правки и заправляю майонезом с горчицей.

О! Нельзя не упомянуть: селедка под шубой, сложная конструкция позднего барокко. Была очень модной в 70–80-х. Много возни и холестерина; опять же, и селедка должна быть уже с другой родословной, чем та, что идет в форшмак. Но гость поглощает эту грандиозную фреску с удовольствием.

Вот что сегодня забыто начисто, так это салат из печени трески. Но в древности, в последней четверти последнего века второго тысячелетия, «Печень трески» всплывала только в спецзаказах; показать, что ты достал ее, было престижно. Самое нелюбимое блюдо: запах не нравился, но если забить его яйцами, сырым луком, зеленью… народ хавал за милую душу.

Что еще? Очень модно было на блюде раскладывать тостики. Чепуха и суета, но якобы создавало эстетику стола: ломтики батона жарили в масле, либо запекали в духовке, намазав маслом, после чего на тостики клали кружок лимона и одну-две шпротинки: муторно, занудно, на другое утро – заскорузло. Много съесть невозможно – прочь!

Ну, и, конечно, апофеоз: бутерброды с красной икрой. Достать ее было почти немыслимо, а если удавалось, то дрожали над каждой икринкой. Моя соседка тетя Клава Нечипоренко однажды заполучила баночку, прятала у нас, чтобы муж не сожрал. Доверия ему не было никакого. Тетя Клава повторяла: не пьет, не курит, не бьет, не гуляет, но тут совратится, вот те крест! На какой-то Новый год решилась все же открыть, боялась, что пропадет. Мне было поручено на каждый ломтик батона с маслом класть не больше десяти икринок. Мужа не подпускали, разрешили только издали, с пяти шагов пересчитывать икринки. Финала не помню, но догадываюсь.

Да, бутерброды с икрой были гвоздем стола, мечтой пламенеющей. Гости ходили вокруг и не могли дождаться, когда же наконец прозвучит гонг и взовьется занавес…

* * *

…Базары?! В двух словах?! Какое кощунство! Нет, двумя словами тут не обойдешься. Тут мы должны вписать если не целую главу, то уж вставную главку точно. У меня аж сердце затрепыхалось: базары – это ж моя стихия! Я же – Весы: «характер легкий, ум живой, стихия – воздух». Парашюты, аэростаты, красота во всех ее видах. В том числе и базары, а как же…

Я понимаю, ты встрепенулась при магических словах «коровьи копыта»? И правильно сделала, я никогда не видела их в магазинах. Они же стоили… копейки! Как и потроха, именуемые нынче «субпродуктами». Язык, печенка, сердце, пупочки, мозги, копыта, легкие, хвосты и, наконец, Его Величество ВЫМЯ! – вот оно иногда валялось грязно-бурой кучей на прилавке гастронома. Но на базаре – это было совсем другое: величественный пористый архипелаг розового коралла – о, боже, как я любила вымя, отварное вымя нежно-перламутрового цвета, упруго пружинящее на зубах!

Базары? Ну что ж… Тогда – по пунктам.

Самым красивым, богатым и дорогим базаром была «Бессарабка» – легендарный, как одесский Привоз, Бессарабский рынок. Первый крытый рынок, чье строительство, как говорят сейчас, спонсировал сам знаменитый Бродский, богач-меценат.

Если хотелось несбыточного, шли на Бессарабку. Когда худосочным младенцам врачи прописывали кроличью печенку (дорогущую, но такую сладкую!), мамаши знали, где только и можно ее купить, и трудно было удержаться, чтобы не отъесть половину от дитячьей порции. На Бессарабке покупалось «по жмэнечке», на один прикус: один гранат, один апельсин, сто граммов кураги. А то и просто ходили пробовать, только пробовать: кислую капусту, соленые огурчики, творожок… Бабки охотно давали пробовать: глядишь, и купит, курва этакая… Подкрепишься – и в загул: в квартале от Бессарабки был любимый кинотеатр «Киев», два зала, синий и красный, и самое свежее кино.

Кстати, в те патриархальные советские времена лица кавказской национальности, торговавшие на базаре хурмой, абрикосами, лимонами и мандаринами, были весьма почитаемы, им кланялись в киевских ресторанах, а гарны дивчины висли на каждом плече и выглядывали из подмышек.

На Бессарабке клубилась пестрая публика. Вот тебе картинка конца семидесятых: старый еврей при медицинских весах сидит у входа в базар. Взвеситься копеек пять стоило. Мимо проходит компания белобрысых подростков лет по пятнадцать.

– Ребята, берегите здоровье, проверайте вэс! – каркает старик.

– С дрэком[1] или без? – задиристо спрашивает один из пацанов.

– Можно с дрэком, – спокойно парирует тот.