Бабий ветер

Так вот, я вгляделась в нее и спрашиваю – мол, правильно ли я поняла, что… Правильно-правильно, улыбаясь, отвечает она. И показывает в бумажнике фотографию: сидит она и та, другая женщина, ее… ну, скажем, жена? или муж? Постарше, но привлекательнее, более ухоженная, прическа, маникюр на красивых руках. А между ними девчушка сидит, да такая хорошенькая и, сразу видно, озорная и счастливая – обе ручки в руках приемных родительниц, да бусики на ней блескучие, и браслеты такие цветные-детские, и такая заколка в черных волосах – просто шик, да и только! Я говорю: видать, та еще шкода, малышка-то? «Еще какая! – восклицает моя клиентка и вся буквально лучится счастьем. – Она так нас веселит!»

В общем, эти две женщины то ли прочитали, то ли по телику увидали репортаж про то, как в Китае супружеские пары избавляются от девчонок – к счастью, не убивают, просто сдают в приют, и оттуда бездетные пары со всего мира берут их на воспитание. Закон контроля над рождаемостью. Тоже мораль, ети вашу так. Представь, что ждет китайских мужчин лет через пять-десять…

Короче, малышке повезло: мало того, что у нее появились сразу две мамы, так еще и обе – медсестры. А здесь это не абы что, не абы как – не медсанчасть поселка Дурдыкино. Это профессия отнюдь не менее важная, чем профессия врача, ибо без медсестер ни один госпиталь не сможет работать ни минуты, а потому их трейдеров юнион держит за яйца все американское общество: чуть что – забастовка. Словом, медсестры – это такие священные коровы: их везде не хватает, им для эмиграции в Америку даже придумали специальную визу.

Получают они, правда, не очень большие деньги – тысяч восемьдесят примерно в год, но имеют разного рода великолепные бенефиты: отпуска, пенсии, медстраховку для всей семьи, дополнительные отчисления на старость, послеродовой отпуск, двойную плату за работу в ночные часы. Учти, все это в Америке отнюдь не к каждой зарплате прилагается. Так что получают они больше, чем, например, полицейские.

К чему я так подробно: малышка угодила прямиком в рай. Единственное, что придется сделать этой необычной семье – потом, когда девочка подрастет, – переехать куда-то в район, где живут подобные пары. Куда-нибудь в Сан-Франциско или в Санта-Барбару… или во Флориду. Тоже нечто вроде резервации. Потому как при всей декларируемой свободе прав личности и прочем высоком полете под куполом наших СМИ ребятишки в школе могут сильно девочке досаждать, да и родители косо посматривать…

Но в тот раз я ничего не стала говорить или там еще о чем-то расспрашивать. Спросила только, как девочка их называет. Она сказала: «Мама» и «Мами». Разница-то не бог весть какая, я даже переспросила. И она повторила то же самое. Ну… подумала я тогда, и так вот бывает… Лишь бы ребенку было хорошо с Мамой и Мами.

Она еще не раз приходила ко мне, эта женщина, и фотографии показывала: гордилась. Девочка быстро росла, прекрасно развивалась, радовала своих приемных родителей.

Потом я поменяла место работы и позабыла эту историю, и если б сейчас встретила ту женщину, вряд ли ее бы узнала. А вот девочку – помню. Помню маленькую и бойкую китайскую девочку, которую две эти женщины вырвали из лап нищеты и не дали пропасть на ее огромной безжалостной родине.

И еще я думаю, что недостаточно любила своих родных…

* * *

…Да. Например, я недостаточно часто их вспоминаю, а когда кто-то из них мне снится, я пытаюсь понять, к чему, что я натворила такого, чем заслужила эти безрадостные встречи. Интересно: трусость это или черствость?

Реже всех снится мама, и это понятно: она прежде остальных меня бросила.

…Странно, не правда ли, что самым цепким воспоминанием о маме осталась ее фраза: «За едой не стонать!»

Еще бы: мама готовила как бог! Не застонать после первой же ложки, отправленной в рот, мог только вышколенный разведчик, какой-нибудь Штирлиц, надроченный на всех ресторанах Берлина-Лозанны-Парижа и Вены.

Мама не была ни особо остроумным, ни сколько-нибудь ярким человеком. В молодости была прелестна (черно-белая фотография стоит у меня на полке и, направляясь по утрам в ванную, я проскальзываю по ней взглядом, уже не глядя; вернее, глядя не глазами, а чем-то иным, памятью сердца, что ли, таким ласкающим бликом памяти).

Не уверена, что узнала бы, встреть ее в толпе сегодня. Может, споткнувшись взглядом, подумала бы: хм, на маму похожа… Вообще, всегда скептически относилась к таким вот сценам внезапного узнавания, они встречаются в кинематографе и литературе сплошь и рядом – когда героиня спустя сорок лет вдруг узнает пропавших мужа-брата-отца или мать. Вопль потрясения, счастья! Объятия и слезы! Нет, не узнала бы.