Бабка Котяжиха

Пролетели годы. То ли Банник правду сказал девчонкам тогда, много лет назад, то ли совпало так, да только всё сбылось. Стеша замуж вышла за Михаила, жизнь прожила долгую, спокойную. Парунька тоже замуж вышла, в согласии с мужем жили, любили друг друга крепко, уважали. А вот у несчастной Галинки судьба иначе сложилась. Замуж-то она вышла за кого хотела, да только ни дня они не жили хорошо. Руки распускал супруг Галинкин, поколачивал её, ругались да бранились они так, что вся деревня их скандалы слышала, а после и вовсе Галинка пить начала. Муж её вскоре умер. Детей они не нажили. А когда исполнилось Галинке пятьдесят лет, нашли её однажды зимой у крайней избы в деревне, почти в поле. Как она там оказалась? На что пошла туда? Никто уж теперь не узнает. Так и замело её снегом, замёрзла насмерть.

Правду люди говорят – судьба всюду встретится, ее конем не объедешь.

Как бабка Котяжиха за свой дар отплатила

Многое умела и знала бабка Котяжиха, людям помогала, порчу отводила, хвори заговаривала, скотину лечила, мужей в семью возвращала, да закон земной не обойти – за всё на свете платить приходится. Если что-то дано тебе больше, чем остальным, то и спросится с тебя больше. Вот и она за свой дар с лихвой отплатила.

Не всегда бабка Котяжиха бабкой была. Это уж позже её так прозвали, а в ту пору, о которой я речь поведу, было Котяжихе годов около тридцати пяти. Муж её молодым умер, лошадь его лягнула, оставил он жену с тремя детьми – старшая дочь Устинья, средняя Глафира, да сынок младший Алексей. Как исполнилось Устинье восемнадцать лет, заболела она сильно, бледная стала, похудела, на щеках румянец нездоровый горит, кровью кашлять начала. Уж как лечила её мать, как заботилась, кружила над дочерью, словно птица над птенцом, всё без толку. Отчаялась Котяжиха, не знала, что делать и как быть. На глазах её сгорала дочь. Скольких людей вылечила Котяжиха от такой хвори, а Устинье помочь так и не сумела. Умерла дочка по весне. Хоронили Устинью, как и водится в деревне, всем народом. Ох, и убивалась Котяжиха, ох, и плакала она, что не смогла дочку спасти. И про тех двух забыла, что дома остались, каждый день ходит на погост, сядет у холмика и причитает, с доченькой говорит, припадёт к земле, крест обнимет и лежит недвижимо. Сама не своя сделалась. И людям помогать перестала, и дома хозяйство брошено. Дети сами старались управляться, не винили мать, понимали, что большое горе на неё обрушилось.

Тут лето наступило. Вроде мало-помалу начала отходить Котяжиха, детей приголубливать, за скотиной присматривать, домом заниматься, людей принимать. Потянулся снова к ней народ вереницею со своими просьбами да хворями, за два месяца скопилось у людей разных бед, к Котяжихе ведь издалека даже ехали, далёко о ней слава шла. И вот однажды, сынок её, Алёшка, которому о ту пору было девять годков, нашёл на улице три монетки. Занятные такие – сами махонькие, по краешку узор стелется, а в середине дырочка. Принёс домой, сестре старшей, Глафире, показал. Той на тот момент пятнадцать лет исполнилось. Глафира-то и говорит, мол, забавные монетки, на монисто похожи, какие у татар, да у башкир девушки носят. Вот только в их деревне не было таких народностей. Одни русские жили. Тут и вспомнила Глафира, что видела недавно на ком-то такие монетки. Только у кого? Думала она, думала. И вспомнила!

За их деревней, на самом берегу реки, по весне цыганский табор стоял. Ребятишки местные, тайком от родителей, бегали смотреть на цыган. В кустах спрячутся да глядят во все глазёнки на их повозки, лентами разукрашенные, пологами из шкур закрытые, на женщин их, в юбках многоярусных, цветастых, на мужчин с трубками, на ребятишек кудрявых, чернявых, черноглазых. Вот у тех-то цыганочек и видела Глафира такие монисто, как зайдутся женщины в пляске, так зазвенят эти монетки словно тысячи маленьких колокольчиков. Страсть, как захотелось Глафире такое монисто иметь, да где его взять? И вот на тебе удача – братишка нашёл три таких монетки, пусть хоть три, да и тем она будет довольна, сплетёт себе ожерелье из ниточек шерстяных, да в него и вплетёт эти монеточки.

– Дай их мне, Алёша, – просит она братишку.

А тот заупрямился, нет и всё тут.

– Я, – отвечает, – На удочку свою их нацеплю, будут они на солнышке сверкать, будут на волнах блестеть, будто рыбка золотая плавничками бьёт, другая-то рыба и клюнет.

А Глафира не унимается, дай да дай. А Алёшка на своём стоит – не дам. До драки дело дошло. Выхватила Глафира в какой-то момент эти монетки у братишки, да в кулачке зажала, а тот сверху навалился на руку, пальцы её разжать пытается, да так получилось, что ладошку-то и порезала девушка острым краешком тех монеток. Вскрикнула Глафира, бросила монетки, покатились они по полу. Алёшка подобрал, да вон из избы. А у Глафиры кровь течёт, тряпочку дома какую-то нашла, да и перевязала.