Бабки

– Фекла Филипповна! – скрестила руки на груди Вера Никитична. – Да что ж ты…

– Ее час пробил, – тихо сказала Ягарья, сидевшая рядом с телом умершей. – Недоброе дело она напоследок сделала, как для ведуньи, но правое, как для русского человека. Последние силы отдала она, чтобы супостата с этого света свести, почитай померла, защищая Родину.

– Паша, – заметив парня, тихо сказала Настя, по щекам которой тоже уже текли слезы, – тебе нельзя вставать, раны внутри еще не затянулись.

– Я вам соболезную, – сказал он девушке, так и стоя, опираясь на дверь комнаты.

– Ты же сам потерял всю семью, – ответила Настя, подойдя ближе. – Спасибо, но все-таки тебе надо прилечь. Тут ты не помощник, уж извини. Мы сами…

– Я видел тебя, – сказал Павел, покорно обняв Настю, которая помогла ему дойти до койки, – так все-таки ты тоже…

– Ведьма? – спросила она, на этот раз не улыбаясь. – Да, Павлуша, ведьма. Я, пожалуй, предпочитала бы другое какое слово, но сейчас не до того. Немец ушел, опасность в очередной раз миновала. Надолго ли – никто не знает. Но сейчас нам надобно попрощаться с бабой Феней, – она сделала паузу, помогая Павлу лечь, – затем оплакать ее, коли время на то будет, – продолжила Настя, – а потом и поговорим.

– Добро, – согласился парень.

Девушка, отводя от него мокрые глаза, которые выглядели совсем иначе, не так, как полчаса назад, уже хотела выйти из комнаты, но Паша окликнул ее:

– Спасибо, Настенька, – сказал он, – спасибо тебе. Снова ты спасла меня. Я перед тобой в долгу.

Настя ничего не ответила, вышла из комнаты и закрыла дверь. Сейчас ее ждали другие заботы.

***

1853 год

Щукин Филипп Евстафьевич, зажиточный, но очень жестокий помещик, будучи достаточно влиятельным человеком в Брянске, казалось, не любил никого. Женушка его, бедная, болезненная женщина, которую ее сердобольный папенька всего в четырнадцать годков отдал замуж за богатого, но на то время уже тридцатилетнего Щукина, родила ему пятерых сыновей и чуть не померла, рожая шестого, мертвенького… За то, что отпрыск не выжил, Филипп Евстафьевич сильно на жену разгневался. Десятилетняя крепостная девчушка, стоявшая у дверей, слушала, как злой барин клянет и без того едва живую хозяйку, чье лицо было белее мела, а постель под ней вся пропиталась кровью. Повитуха смиренно стояла в углу, держа в руках мертвого младенца, на которого барин и не взглянул.

Барыня плакала и молила у Бога смерти. Никто из тех, кто был на тот момент в доме, не знал, отчего барин так злится на жену, ведь своих живых сыновей он не особо то и жалует и вряд ли проявлял бы новые чувства к шестому ребенку, выживи бы тот.

А девчушка слушала ненавистного барина и кулаки свои сжимала, глядя в щелку на злого мужчину. Вдруг он за голову ухватился и сморщился от боли. Хотел было на кровать присесть, потому как боль нестерпимая его настигла, да побрезговал, что в крови женушки своей испачкается.

– Вот ты где, неразумное дитя! – шепотом прикрикнула на Феню матушка. – А-ну, быстро отседова! Еще чего не хватало: барину под горячу руку попасти.

– Он на барыню ругается, – сквозь зубы пробурчала девочка.

– Пущай ругается, – ответила мать, – поругается и перестанет, а тебе от него несдобровать, коли заприметит тебя здесь. Ишь, кулаки она сжала! А-ну, быстро к себе мандруй!

Девчушка хоть и злилась, но мамку послушаться пришлось. Тут же у барина головная боль отступила. Хотел было он снова на зареванную жену накричать, да пожалел сил своих. Вышел он от нее и крикнул на весь дом, что было мочи:

– Варвара! Водки мне налей! Да пошустрее!

Поспешила Варвара барина обслуживать, только одной водки ему мало было. За руку ее ухватил и потащил к ней в комнату. Для крепостной бабы, чья вся жизнь прошла под указом злого барина, это было не в новинку: он владел ею полностью, как ему пожелалось бы. Варвара, осиротевшая в раннем детстве, была собственностью Филиппа Евстафьевича немногим дольше, чем его несчастная женушка.

Барин печаль от своей неудачи с мертворожденным сыном, как и от многих других неудач, снимал рядом с крепостной Варварой, а из темного угла, забившись и спрятавшись от всего мира, наблюдала за ними Феня – дочка Варварина. В таких случаях мамкой было велено прятаться и не высовываться, чтобы не оказаться под рукой у Щукина, иначе он бы не глянул, что перед ним девчонка малолетняя – зашиб бы тут же.

Всегда молча сидела, спрятав голову между ног и зажав руками уши. Но сейчас он мамку обижает, а менее часа назад на барыню кричал. Благо, что не бил. А барыня добрая была и крепостную девочку Феню никогда не обижала. Знала, что ребенок ни в чем не виноват, да и мать ее разве можно обвинить в том, что родила ее от хозяина, коли хозяину тому перечить никто не смел?

Потому-то Елена Ивановна всегда старалась и угостить Феню вкусностями, и работы много не давала, и с сыночками своими младшенькими играть дозволяла. Сестра, хоть и единокровная, как-никак…