Бабл-гам

В общем, я сделал так, что она снялась в кино. У моей девки была мечта, и самое малое, что я мог сделать, это осуществить ее. Это было смешно и упоительно — нон-фильм в нон-фильме: на дальней площадке студий «Чинечитта», на шаткой веранде картонной усадьбы, нон-актриса под большой дозой лития декламировала Чехова на фоне раскрашенной холстины, перед камерой, в которой не было пленки.

На съемках в стельку пьяный старший брат Каренина терзал всю группу, выплескивая фрустрацию, разбившую ему жизнь: нелегко быть братом гения и притом неудачником. Я повстречал его на съемках «Суперзвезд», где-то на Малхолланд-драйв. Я принял его за Каренина, настоящего: то же телосложение, то же лицо, та же борода, он ошивался на площадке, пользуясь поразительным сходством с братом, чтобы сойти за него и оспорить его указания. Из-за него мы потеряли целый съемочный день стоимостью триста тысяч долларов. Он был круглый дурак. Я вежливо выпроводил его с площадки, и мы отправились выпить в бар какого-то сомнительного отеля на Сансете, в итоге всю ночь мы просидели на тротуаре перед отелем: оттуда нас выставили за курение в общественном месте. Он был бесталанный пианист, точно такой же, как я, и в тот вечер мы связали друг друга нерушимой связью, играя в четыре руки одну из прелюдий Баха на импровизированном ксилофоне, сооруженном из пустых бутылок. Короче, какая-то шлюха-меломанка, проходя мимо, заявила, что наше исполнение — это какофония и имя ему никак. Но нам оно слышалось иначе: прелюдия звучала в наших душах. Местная полиция настоятельно посоветовала нам разойтись по домам, что мы и исполнили, прихватив с собой шлюху. Отличный был вечер.

Каренин II был целиком поглощен идеей нон-съемок чеховской «Чайки». Он обрел себя в этой пьесе, а главное, в идее создать из нее нон-фильм, он видел в ней аллегорию абсурдности собственной жизни, роковое повторение одной и той же схемы, новый мотив — по окончании съемок обернуться назад и спросить себя: «Что я сделал в этой жизни?» — и ответить: «Ничего».

Нон-режиссер у меня был, предстояло сколотить ему группу. Я извлек черный список своей киностудии и обзвонил весь провинившийся технический персонал, какой там значился: всех, кто воровал камеры и портил пленку, эротоманов и слабаков всякого рода, даже одного режиссера-наркодилера, который, впрочем, на нон-съемках оказался на редкость полезным. Я вытащил их из безработицы и тюрем, отправил в Школу на короткий инструктаж, а затем репатриировал в «Чинечитта». Они знали свое дело и обладали запасом непрошибаемого цинизма, позволявшего им считать скверную шутку с Манон весьма забавной: мне не раз приходилось мылить им шею, чтобы они прекратили хором ржать при каждой команде «Мотор!».