Бабло пожаловать! Или крик на суку

— Заботы уж давно мой покой не поедают, — ответила бабуля и, наконец-то, разговорилась: — Я тебе так, милок, отвечу о помощи знаний от отца. Если человека и научили в школе (специальной-то) ездить на машине, да разные дорожные правила поведали и какие там ситуации на ваших дорогах в подробностях упредили, да, ведь, у каждого человека голова-то своя. Тому и делать он станет и принимать решения сам — по своему уразумению и для своего же блага. Если, конечно, ему это обильно добро-то нужно.

После этих слов они не разговаривали. Есть закончили почти одновременно. Первым опустил ложку в тарелку Рамсес.

— Хорошо поелось-то? — поинтересовалась бабуля, когда прожевала последнее.

— Вкусно и сытно, — ответил Рамсес спокойно, но отчего-то почувствовал неловкость, как вдруг, тоже не понятно, почему, он вспомнил именно это и сразу добавил: — спасибо.

— На здоровьечко. За хорошим столом — ладно и поедается.

Рамсес посмотрел на пустые, единственные на столе, алюминиевые миски.

— Не туда смотришь-то, шоб понять сказанное.

Бабуля поднялась, желая убрать пустые тарелки, но не успела. В комнату, где они сидели, с улицы открылась дверь и вошел парень. На пороге он сразу же остановился. Не обращая внимания на Рамсеса и немного опустив голову, он исподлобья глядел на бабулю.

Первое, что Рамсесу попалось на глаза — расстегнутый ворот белой застиранной рубахи у парня, который контрастировал на общем черном фоне в одежде, состоявшей из куртки и брючного костюма, сидевшего на нем мешковато. В расстегнутом вороте не было бы ничего особенного, если бы к верхним двум «свободным» пуговицам пришлось бы равное количество петель — их же было три.

— Опять ты у нее був?! — возмутилась бабуля и кулаком стукнула по столу, к которому устало притулилась.

В ответ парень лишь удивленно на нее посмотрел.

Он был молод, хотя, скорее, без возраста. И, как показалось Рамсесу, в любом случае, относительно лет, парень должен был выглядеть симпатичней, нежели его странное выражение лица. Настолько диковинное, что смущенному от такого сравнения Рамсесу, восседающему на табурете, пришлось украдкой еще раз, но внимательней, оглядеть того, который не спешил проходить. Рамсес поймал себя на мысли, что лицо у него, должно быть, ему знакомо, но вспомнить еще что-либо, связанное с ним, он не смог.

Парень, определенно, не был обычным. На круглом уплощенном лице выделялся монголоидный разрез глаз, но вертикальная складка кожи полулунной формы несколько прикрывала внутренний угол глаза и эта особенность в целом отличала парня от той расы. За губами угадывался крупный язык, потому что он так «напирал» на рот, что губы не были плотно сомкнуты. Кожа, отдаленно помнившая воздействие загара, не придавала лицу красивый признак здоровья, а лишь подчеркивающе выделяла совсем уж белые, «оправившиеся» от солнечных летних лучей, деформированные ушные раковины. В остальном, у парня была вполне себе плотная и даже коренастая фигура. Наряду с этим, в общем-то, высокий рост, а к тому обычные пропорциональные руки и ноги. Удивительно, но, если бы не выражение лица, парень бы ничем не обращал на себя внимания, особенно со спины.

— Окаянный, на кой ты мне под старости лет такое удумал? — не затихала бабуля и продолжала злиться.

Рамсес ничего не понимал, но парня, который, прибывая в растерянности, опустил глаза перед напористой бабулей, стало жалко.

— Я хлеб принес, — тихо сказал тот, не поднимая глаз.

— Вижу, что не совесть лежит в сумке, а то она меньше-то у тебя…Ладно, хоть про хлиб не врешь, — промолвила бабуля тише, чем прежде.

— Успокойтесь, баба, — по-детски произнес парень, — я ничего не делал и вел себя, как дал слово.

Бабуля в сердцах махнула рукой в его сторону и взяла пустые тарелки со стола. Он поспешил к ней и помог — забрав чашки, принялся те мыть. Она снова села.

— Поесть, наливай себе сам, — сказала она спокойно, как если бы до этого и не злилась. — Мы уж поели.

— Спасибо. Я не хочу.

— Ох, Дэвис, Дэвис, — попричитала бабуля и вздохнула.

Рамсесу не хотелось, чтобы она снова начала сердиться, и он решил вмешаться. Тем более, что ему показалось, будто никто из присутствующих его не замечает, особенно парень.

— А почему так назвали — Дэвис? — задался он вопросом, оттого получилось нескладно — выглядело, как озвученные мысли вслух, а не обращение к кому-либо конкретно.

— Родители захотели, — пожимая плечами, коротко ответил Дэвис.

На что бабуля добавила:

— Теннис большой воны любили, тому так и прозвали, когда вин народился.

— Есть такой Кубок Дэвиса, — уточнил парень.

— Вот то, им кубки-то и подавай, — слабым голосом продолжила бабуля. — Вовсе ум уж заволокло, будто нужны не детки, а суперигроки на яком-то бесовом поле, шоб у жизни выцарапать сей непотребный кубок. Только воны не поймуть, кому чего доказывать собирались-то по сути, если плоть от плоти не радует с кубком иль без, да о то иль брошена вовсе?

— Бабушка! — укорил Дэвис.

— Ну, а шо? — сказала она громче. — Ведь, як прознали про болезнь Давуна, так и, выходить, ты ничей очутился и плоть у тебя друга, тому як им — чемпионов подавай!