Бабочка во тьме

Даррелл Швайцер

Бабочка во тьме

I

Итак, мы начинаем вполне невинно, с двоих братьев, четырнадцати и двенадцати лет, топающих вверх по лесистому склону позади мотеля на мэнском побережье — ежегодному месту отдыха их семей. Цель этой экспедиции явно научная — собирать образцы насекомых для коллекции, так что оба брата вооружены марлевыми сачками и бренчащими рюкзаками, в которых они тащат банки-морилки и коробочки для образцов. Впрочем, в основном, грохот доносится от старшего брата, Клиффорда, помешанного на всём, что имеет крылышки и/или шесть лапок, и обычно трещащего про бабочек без умолку, словно неотключаемый радиокомментатор.

Томас, младший мальчик, молчит. Ему начинает надоедать это хобби, но он любит леса и предпочитает ходить вместе с братом.

Внезапно «вещание» Клиффорда прерывается треском кустов и ужасающим явлением дикоглазого, буйноволосого и пышнобородого старика в рваной чёрной рясе, который хватает Томаса за курточку, приподнимает его над землёй, трясёт и бессвязно вопит, брызгая слюной, так, что мальчик разбирает лишь несколько слов, что-то вроде: — Я видел! Не надо! Не открывай его снова! Нет! Не начинай! — Сам Томас тоже кричит и отбивается, но Клиффорд, несмотря на всю свою самозацикленную педантичность, не впадает в панику. Он несколько раз бьёт незнакомца по голове и плечам тяжёлой веткой, пока не раздаётся треск, очевидно, сломавшейся деревяшки, потому что чернорясая фигура удирает вниз по склону, всё ещё крича, размахивая руками и, по-видимости, ничуть не ослабев.

Потом два мальчика сидят бок-о-бок на здоровенном валуне, переводя дух. Томас тихонько хнычет. Клиффорд, который слишком смущается признаться, что он намочил штаны, через силу ругает Томаса, что тот вёл себя, как баба. В конце концов, это вроде как он, Клиффорд, герой дня.

Наконец они решают или, по крайней мере, решает Клиффорд, а Томас соглашается с ним, ничего не рассказывать родителям, из боязни, что больше их никогда не отпустят в эти леса. В конце концов, опасность же прошла. Тот «долбаный псих» (как выразился Клиффорд), наверное, случайный пьянчуга, попрошайка, бродяга или кто-то такой, спустился с холма, выбежал на шоссе, где его либо сбил грузовик, либо забрала полиция и он по-любому не вернётся.

Через несколько дней выходит так, что после обычной порции активного отдыха — поездок к местному озеру, на пляж, в художественный музей в Рокленде[1], уйме остановок в придорожных антикварных лавчонках и тому подобного, Клиффорд с Томасом, вновь снаряжённые на охоту за насекомыми, поднялись на тот же самый холм, на сей раз не столкнувшись с полоумным и их изыскания вправду сорвали джекпот.

В лесу они натыкаются на громадный дом, особняк, замок, словно появившийся из невероятного сна, с уймой фронтонов, пилонов, башенок и чернеющих провалов окон, который, казалось, целиком покрывал весь горный хребет и продолжался за ним — определённо не то, что ожидаешь встретить в лесах Мэна. О, в них хватало ветхих сельских домов, ещё сотню лет назад брошенных обнищавшими фермерами, которые надрывались, стаскивая камни со своих полей на постройку каменных стен (попадающихся даже чаще фермерских домов), только лишь, чтобы помереть от изнурения или отчаяться, когда скверная бесплодная почва не приносила никакого урожая. Мама даже поощряла мальчиков забираться в такие строения, чтобы поискать антиквариат. Пока что лучшим трофеем оказался вырезанный из жестянки фонарь времён Войны за Независимость. Второе место получил ящик с журналами из восемнадцати округов. Иногда попадалась посуда или бутылки.

Но это — величина совсем иного порядка — грандиозное сочетание горного склона, выстроенной громадины, увитых виноградом развалин и деревьев, кое-где проросших сквозь крышу, так, что иногда это больше смахивало на природное образование, чем на постройку; или, по крайней мере, как представлялось Томасу, на колоссальное чудовище, дремлющее там и очень может быть, поджидающее именно его.

Клиффорд, в кои-то веки за всю свою жизнь, почти онемел и выдавил только: — Охренеть…

Но Томаса влекло это место. Оно походило на нечто из сновидений, нечто грозное и необъятное, левиафаном всплывшее, вырвавшееся из глубин и мрака утраченных воспоминаний, нечто, чему он уже принадлежал, так что, поднимаясь по скрипучим, усыпанным листьями ступенькам и распахивая тяжёлую парадную дверь, он считал это приношением, позволением самому себе беспрепятственно погрузиться в ту мрачную бездну, где таятся левиафаны и это виделось правильным, чем-то неотвратимым, пусть даже издалека до него доносился вопль брата: — Эй! На твоём месте я бы этого не делал!