Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока

Он все чаще задумывался о последствиях своего пагубного пристрастия, однако в результате принял довольно неожиданное решение. Постановив совсем отказаться от спиртного после сорока лет, по мере приближения этого срока Бабур пил все более неумеренно. Во время прогулок по лугам и горным пастбищам, любуясь прекрасным урожаем в полях и на виноградниках, он спешивался, чтобы усилить наслаждение от прекрасного зрелища вкусом вина. Однако, подхватив дизентерию, сопровождавшуюся лихорадкой и кровавым поносом, Бабур снова задумался о своем поведении, в особенности о том, каким целям служит его перо, которое он использовал для сочинения бессмысленных виршей вместо того, чтобы по примеру несравненного Джами посвятить его Всевышнему. Он дал обет сломать свой калам и забросить поэзию.

Однако после выздоровления Бабур велел установить на своем любимом холме близ Кабула небольшую емкость для вина, высеченную из красного гранита. Здесь, в окружении певцов и молодых танцовщиц, он проводил долгие летние вечера. Строки, которые по его приказанию вырезали на каменных стенках резервуара, едва ли можно отнести к бессмертным шедеврам поэзии. Однако в свое время те же размышления не давали покоя сведущему в астрономии Омару Хайяму и даже самому Джами.

Сладко начало нового года,
И сладко прекрасное лицо весны.
Но сладок и сок спелых гроздей винограда,
Он слаще шепота любви.
Ах, Бабур, не упускай радости жизни,
Они уйдут и не вернутся вновь – зови не зови.

Поэтические импровизации, которым Бабур предавался по собственной прихоти, хотя и составленные по всем правилам, все же были любительскими. В эпоху Тимуридов признаком мастерства считалось умение соблюдать равновесие между формой и содержанием. Хотя Бабуру, сочинявшему стихи по-тюркски, так и не удалось превзойти Алишера Навои, тем не менее он достиг известной виртуозности и был склонен облекать в стихотворную форму самые серьезные размышления. В порыве раскаяния он переложил заветы преподобного Ахрари в стихи, написанные на тюркском языке, который делал их общедоступными. Зачарованный игрой слов, он написал рассуждения о риторике, одновременно изобретя новый почерк[42], который назвал «бабури». Довольно странно, что, превосходя некоторых профессиональных поэтов, он проявлял необъяснимое равнодушие к музыке и редко брался за музыкальные инструменты, однако порой наигрывал ускользающие из памяти мелодии собственного сочинения. И редко воздерживался от не всегда справедливой критики, когда музицировал кто-то другой.

В течение долгих лет он трудился над собственной поэмой «Мубаин». Задумав поэму как напутствие своим сыновьям – Хумаюну и Камрану, – он изложил в ней по-тюркски свои размышления о религиозных убеждениях, правилах поведения и экономических задачах монарха. Философские рассуждения вперемешку с практическими советами он облек в довольно изощренную поэтическую форму, которой пользовался Руми и другие великие мистики. Возможно, стихотворную форму он выбрал для того, чтобы облегчить своим сыновьям чтение «Мубаин», хотя не исключено, что он поступил так для собственного удовольствия.

Одна из глав «Мубаин» (поэма была переведена – лишь частично – на русский язык) объясняет взгляды Тигра на систему налогообложения в стране, населенной преимущественно афганцами. Поскольку он предназначал свое сочинение сыновьям, в нем, очевидно, отразились его окончательные выводы о доходах, которые могла принести эта скудная земля, обрабатываемая дикими племенами и оседлыми крестьянами. Нельзя не отметить, что Бабур был далек от мысли применить в своей новой стране ту систему налогов, которой пользовались Тимуриды, правящие в Самарканде. Феодальный обычай, обязующий землевладельца отдавать казне часть собранного на его полях урожая, заменил новый закон, вводящий конкретный налог на земли, стада и торговлю.

Довольно умеренный налог на земли взимался с учетом их местоположения, но вне зависимости от величины урожая, что побуждало землевладельцев увеличивать доходность наделов. С фруктовых садов, диких или культурных, причиталась десятая часть от собранных плодов. Со стад овец и коз брали одну голову с каждой сотни; крупного рогатого скота – одну из тридцати, лошадей – одну из сорока; по непонятным причинам пять верблюдов приравнивались к одной овце. Владельцам стад предоставлялось «право выбора» – они могли платить деньгами или натурой. Что касается торговли, купцы местного базара выплачивали определенную сумму, которая пополнялась за счет проходящих через город торговых караванов. Немусульмане – индусы и евреи – отдавали в казну двадцатую часть своих товаров.