Бабушка

Она отправила внука в институт и не стала ждать, когда проснется Шура, собралась в магазин. Пораньше придешь – получше купишь. Опоздаешь – на прилавке застанешь одни кости, а то и их не будет. Окраина, она и есть окраина, снабжение никудышное.

День морозный, тротуар скользкий, накатанный. Бабушка осторожно ступает по нему больными, неуверенными своими ногами. Плохо ходят ноги. Сердце, говорят врачи, еще крепкое, давление «как у молоденькой», –однажды мерили ей заодно с Наденькой. А ноги – никудышные.

Идет, стараясь не шлепнуться, а мысли так и теснятся в голове. «Жили мы раньше вчетвером, – размышляет бабушка. – Стали жить втроем. Наденька в последнее время, после первого удара, была все равно как дитя малое, ничего как будто не зависело от нее в общей жизни. Оказывается, это лишь «как будто». Не стало ее, больной и беспомощной, и вроде семьи сразу нет. Как если одну ножку у стола отпилить – много еще, целых три останется, а без этой одной стол, как ни поставь, не стоит. Повалится. Так и у нас...» Бабушка добрела кое-как до магазина, а что собралась купить, никак припомнить не могла. У кассы замешкалась, какой-то парень обругал: «Сидела б лучше дома, бабка, чем под ногами мешаться». На свете много людей добрых, знает бабушка, но много и злых. Перед ними старость получается почему-то в чем-то виноватой. Будто мешает им. Будто старыми быть не собираются. Будто без старости откуда-нибудь взялась бы ихняя молодость. Злые есть люди, глупые. Так в прежние времена – как? С детских лет внушали уважение, почтение к старости, а нынче не находят нужным или не до того, раз до самой Луны летаем?.. Раньше бабушка даже боялась улицы, толпы, где ни за что обидят, оскорбят. Потом понемногу привыкла. Мимо ушей старалась пропускать ругань, злые слова. Да и не просидишь всю жизнь за запертой дверью. Раз уж родился на свет – приходится жить сколько положено. Хорошо тебе или плохо.

Парень ее обругал, а она тут же вспомнила, за что ей надо выбивать чеки. Удачно попала в магазин. Печенку купила, Сережа любит. А Шура в рот не берет, для него купила трескового филе. И на суп досталась хорошая косточка.

С полной сумкой бабушка побрела назад. У дома повстречала соседку Нюру, парикмахершу. Модница эта Нюра. Бабушка, бывало, когда Наденька еще здорова была, глядела на Нюрины наряды и все мечтала: Наденьке бы такое платье. Или кофточку. Да ведь не все могут угнаться за модой. И денег на нее пропасть нужна.

– Здравствуйте, Катерина Ивановна, – поздоровалась Нюра. – Я вчера заходила, а никто мне не открыл.

– Должно, в булочную выходила. Полчаса только меня и не было.

– Я слыхала, Александр Зосимович жениться собрался?

Вот, пожалуйста: вся улица уже знает.

– Откуда слыхала?

– Люди говорят.

Бабушка хотела с Нюрой поделиться – своими мыслями, растерянностью, но вместо этого сказала с достоинством:

– Мужчина самостоятельный, крепкий, чего же ему не жениться?

Однако у Нюры на этот счет, видно, была другая точка зрения, она не согласилась:

– Так он старый совсем.

– Ты – молодая, он тебе стариком и кажется. Вовсе он еще не старый.

– А вы-то теперь куда? – пропустив бабушкино объяснение мимо ушей, с сочувствием спросила Нюра.

Об этом бабушка как-то не подумала.

– Как куда? Где была, там и буду.

Нюра почему-то на эти слова мотнула головой, а бабушка пошагала дальше, довольная разговором: и чего люди лезут куда их не спрашивают?.. Дала она это Нюре понять. Хорошая женщина, добрая, а вот тоже – неделикатная.

Шура уже проснулся, расхаживал в бриджах и нижней рубахе по квартире.

– Куда это тебя с утра пораньше понесло?

– «Куда, куда...» На кудыкину гору. В магазин ходила, обедать небось запросишь, пока молодая жена не кормит.

– Ага, – сказал Шура. – Слыхала уже, значит.

– Вся улица знает, одна я не в курсе, оказывается.

– Ну, тем лучше, что знаешь, – сказал Шура и заметно повеселел. – Меньше у нас с тобой разговоров.

– А чего ж тут разговаривать? – сказала бабушка и прошла в кухню. Поставила сумку на пол и, как была, одетая, только платок расслабила, села на табуретку. Внутри у нее все как-то мелко и неприятно дрожало – казалось, каждая жилка пришла в движение, движутся они все вразброд, болезненно затрагивая как бы вдруг обнажившиеся нервы. Бабушка приложила руку к левой стороне груди, прижала покрепче, чтобы унять эту дрожь и несильную, но мучительную боль, потому что ей показалось, что от нее туманится голова и сейчас уйдет сознание. Но то ли рука помогла, то ли кончился приступ – боль отступила, осталось лишь легкое дрожание около сердца и щей.

– Что ж быстро так? Или невтерпеж? Шура с живостью откликнулся:

– А чего ждать? Жизнь, ведь она – быстротечная.

– Когда ж свадьбу играть будешь? В эту субботу аль до следующей дотерпишь?

– Ладно, не ехидничай, – сказал Шура. Он некоторое время помолчал. Ходил по комнате – походка у него тяжелая, все в буфете так и звенит при каждом шаге. Остановился на пороге кухни. – Ты чего одетая сидишь?

– Замерзла чегой-то. Никак не согреюсь, – сказала бабушка, но поднялась, стала стаскивать с себя пальто.

– Ты Коле напиши, – сказал Шура.