Бабушка

Давно она не видела его таким веселым. Давно он свою веселость и общительность оставляет за порогом дома. Друзей у него много, а тоже никого сюда не водит; если кто и зайдет, дальше прихожей не пустит, а сам – шапку в охапку и поминай как звали. С лестницы бабушке слышен веселый топот, а вон уж и по улице идут – хохочут, обсуждают чего-то, по ледышкам катаются... Наденька в молодости тоже такая была, до чего ж хохотунья!.. Неважно, что бедно жили, а молодость брала свое. Как за Шуру вышла, сильно изменилась. Посмеяться любила, да нечасто у нее получалось. Постоянно волновалась. И жили – как? В четырех стенах, можно сказать. К Тоське Наденька не любила ходить, а к кому-нибудь еще или в театр, в кино Шуру разве вытащишь?.. Вот у Коли с Ларисой, в Ленинграде, – людей всегда полный дом. И они – то в гости, то в филармонию на концерт, то на лыжах за город... А мы скучно жили, что уж там говорить. Недаром Сережа, как только подрос, дома лишней минуты не сидел. Бабушка вдруг увидела всю благополучную и, как казалось ей, счастливую жизнь дочки другими глазами. «Было ли у Наденьки счастье?» – с запоздалым и потому неприятным, мучительным сомнением спросила она себя. Или за счастье принимала то, что особых несчастий не было? А было вроде все как у людей. Деньги, достаточные для того, чтобы не бедствовать, не думать каждый день о куске хлеба, как когда-то приходилось им с Наденькой? И муж у дочки не кто-нибудь, а подполковник, пусть и бывший, не простой человек. У Сережи тех забот не было, что у бабушкиных детей, – от одного этого сколько ее глупое сердце радовалось!.. Все это было, а было ли у Наденьки счастье с Шурой или так – жилось, и ладно?.. Бабушка не решилась искать ответ на этот вопрос, да и к чему? Отогнала ненужные, липкие какие-то мысли – что теперь-то поправишь? – и полезла за окно достать масло.

Сережа молча уплетал яичницу, а бабушка вспоминала про главное, о чем совсем забыла сообщить:

– Отец твой велит мне в Ленинград, к Коле ехать.

– Чего? – не понял Сережа. – Зачем?

– Как – зачем? Жить. Квартира для новой жены нужна.

– Интересно, – сказал Сережа, – а мне куда?

– А тебя женить. Невесту с квартирой найдут.

Бабушка не договорила – хотела еще сказать про Антонину Зосимовну, известная, мол, сваха, но взглянула на Сережу и испугалась: лицо в красных пятнах, глаза такие, что, кажется, Бог знает что сейчас сделает.

– Сереженька, да ты не волнуйся, когда это будет?

– Что – будет?! Ты соображаешь, что говоришь?! Такой вот и Федя был – тихий, спокойный, а если ему что-нибудь уж очень обидно – себя забывал. Начинал кричать. На бабушку кричал, на кого ж ему еще кричать было?.. За Сережей бабушка раньше этого не замечала, ей стало страшно и жалко его, как, бывало, мужа, это ж не дай Бог слышать бессильный, беспомощный крик мужчины...

– Мы еще посмотрим! – кричал Сережа. – Как это он – тебя сюда, меня туда! Распорядился! Квартира не его, квартира общая!

– Конечно, общая, – поспешила успокоить его бабушка, хотя сама так не считала: квартиру давали зятю, за заслуги, а они с Сережей тут при чем?

– И никуда я отсюда не поеду! – Сережа вскочил. И опять бабушка не стала возражать: что он, молодой, неопытный, против отца? На его стороне – и сила и право, они с Сережей сейчас для него лишние, он и сделает, как ему, а не им надо.

Сережа, наверно, оттого и кричал, что понимал это.

Он выскочил в прихожую, схватил пальто.

Вот, и яичницу не доел.

Конечно, молодой, оттого такой храбрый. Тоже распоряжается. Повезло ему в хорошее время родиться. Да не справится он с отцом, чего уж там.

«И как же он тут без меня будет?..» Этого вообразить себе бабушка никак не сумела.

«Нельзя мне в Ленинград ехать, ни за что нельзя».

Нельзя-то нельзя, а куда денешься?..

– Вот ведь какой замкнутый круг получается, – сказала она вслух. – Хоть бы и правда женился Сережа. Тогда и мне помирать можно.

Мысль о смерти, которая от всего бы ее освободила, немного облегчила ощущение безнадежности, безысходности. Даже показалось, что как она задумала, все и получилось.

Но в душе понимала: и женится Сережа неизвестно когда, и смерть придет не тогда, когда ее просят. И что надо ей отсюда уезжать и нельзя уезжать.

Вся жизнь вкривь и вкось шла, подумала бабушка, и на старости лет передышки не дает...

Она пошла в Сережину комнату, достала лист бумаги и села писать: «Дорогие Коля, Ларочка и Игорек!.. У нас развиваются всякие события. Шура задумал жениться...» Тут бабушка отложила ручку. Только растревожит их, а чем они помогут?.. Напишут – приезжай, а она не может. Напишут – не уступайте с Сережей Шуре, а как не уступишь?

Она порвала листок, взяла другой. После обращения написала: «У нас все хорошо, мы здоровы. У Сережи в институте начались зачеты...» И опять не знала, что дальше писать. Не шло у нее нынче писание. Рука задрожала, и слезы полились из глаз. Два дня слезинки не уронила, а тут опять – подступило, подступило, никак не остановишь. Второй листок она тоже порвала.