Бабушка сказала сидеть тихо

– Ну-ну, будет тебе. Прости уж меня. Я сам расстроен просто, вот и болтаю, что ни попадя. Прости, больше не буду. – Елена судорожно всхлипывала. Слава лег рядом, положил ладонь ей на голову.

– Успокаивайся. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Вон директриса рекомендовала в другой регион съездить. Можем попробовать, да?

– Угу, – буркнула заплаканная Елена.

Глава 18

Зачем-то потребовалось дать название этому действу. Уж не припомнишь, кто сказал, что надо, – Генка или Анфискин муж Лёня. Они оба поначалу не отнеслись к происходящему всерьез, много шутили, посмеивались над женами, устроившими «Большой совет» (это из четырех-то человек!). На повестке дня: сошедшая с ума Зоя Ильинична; природа странных звуков, доносящихся из ее дома. Марья настаивала: то был детский голос. Она его четко слышала, вот как всех здесь присутствующих.

Нет, не ошибается. Нет, это был не телевизор. Нет, она не сошла с ума вслед за Ильиничной. Откуда ж тогда ребенок? Понятия не имеет, как и все здесь собравшиеся. Анфиска сразу восприняла слова Марьи серьезно, целиком и полностью поверив той (не то, что мужья, которые буквально крутили у висков, мол, бабы совсем свихнулись). Вот только, припомнив поход за земляникой, уточнила:

– Так, может, все же домовенок?

Марья фыркнула:

– Анфиск, ну ты же взрослая женщина! Ну, какой к черту домовенок?

Анфиска чуть обиделась, чуть надулась:

– В мире всякое бывает, ничего нельзя исключать.

– В том числе и слуховые галлюцинации, – прибавил Генка.

Марья отвесила ему хорошего такого тумака, чтоб впредь неповадно было над женой надсмехаться.

В итоге мужья сдались. В сумасшествие Зои Ильиничны не уверовали, в ребенка – тоже, в домового – тем более, но жен сопроводить согласились. Ну чтобы те дров не наломали. Действо обозвали «Крестовым походом». Отчего так – ни один объяснить не сможет. Кресты не несли, христианство тут тоже ни при чем, да и походом это можно назвать разве что очень условно. Скорее, просто к слову пришлось, единственное, что вспомнилось такого, звучного. Выдвинулись, значит. Марья с Анфиской – в предводителях. Смелые, бодрые, поначалу излишне шумные, но то от перевозбуждения. Мужья – в хвосте. Плетутся, сомневаются, но делают вид, что прикрывают тылы. И на том, как говорится, спасибо. По мере приближения к Зоиному дому участники «похода» становились все тише. У самого участка и вовсе замолкли, на цыпочках начали ходить, словно в том был толк. Выстроились в ряд под окнами комнаты. Замерли. Слушают. В доме – тишина. Вот совсем ни звука, разве что часы тикают, но и то как-то еле-еле слышно сквозь окна и ставни. А, может, и не часы то, а фантазии разыгрались в надежде хоть какой-нибудь, хоть малейший звук ухватить. Тик-так, тик-так, тик-так. Не с этим ли звуком рушатся все планы-перехваты неведомо чего? Генка открыл было рот. Вероятно, хотел громко (не иначе) провозгласить жену свою (то бишь зачинщицу всего, Марью) выдумщицей Всея Всего и предложить отправиться им всем дружно восвояси. Но Марья предупредила его: рот мужа ловко ладонью накрыла, к своему палец прижала. Тс-с-с. Убедившись, что муж говорить (громко) передумал, убрала ладонь и двинулась в сторону пристройки к дому, той самой, в которой у Зои хлев находится. Показалось Марье, что слышит она звон подойника да шум от бьющих в него струй молока. Трава вокруг Зоиного дома все еще не скошена, не напороться бы на гадюку, они любят запустение, не задеть бы борщевик – нужно будет Зою все же пристыдить, развела тут во дворе бардак, скоро весь этот сор, борщевики да змеи, и на соседние участки переползут-перебросятся, а там и по всей деревне пойдут. Разве дело? Прорывается Марья сквозь заросли травы – та уж выше пояса – прислушивается: и впрямь звуки дойки доносятся, не почудилось.

Ай, хорош у Марьи слух! Генка, Лёня и Анфиска из-за крыльца выглядывают: а нам, мол, что делать? Марья им рукой машет: погодите, не ходите, стойте, где стоите. Сама шажочек за шажочком, медленно-медленно крадется, будто кошка, что на пичужку охотится.

Тут главное что? Не торопиться. Не выдать себя. Сделать бросок в нужное время.

Марья аж дышать перестала: так боялась, что выдаст себя. Приблизилась к воротам в пристройку, высмотрела в них крошечную щелку, прижалась к ней левым глазом.

В хлеву полумрачно. Видимость так себе. Но можно разглядеть большую дойную корову, мерно жующую сено. Возле коровы – силуэт. Присмотреться повнимательнее – Зоин силуэт, не иначе. Зоя доит корову, молоко уже не так шумно льется в ведро, уже не стучит по железным стенкам. «Не дергайся ты!» – недовольно говорит Зоя. А корова-то и не дергается. Спокойная у Зои корова. Это все в деревне знают. Марья чувствует: тут что-то неладно. Она ошибаться не может. Вот бы чуть-чуть глаз скосить, слишком уж мала щелочка, плохо в нее видать.