Бабушка, у которой был танк

Придя домой, тщательно записывал услышанное, чтоб использовать в дальнейшем. В своих рассказах о родных местах взял за правило: никакой лжи, никакой отсебятины и приукрас, только правда. Только она пробьётся через годы. Хотя была и такая правда, что и записывать-то противно, например, как сдала одна из жительниц семь окруженцев, шедших полями на восток от речки Демины в районе села Павлиново, получив за это два мешка муки. Немцы примчались на мотоциклетках, посекли их пулемётами с люлек, а потом штыками на винтовках, не нагибаясь, повспарывали им животы – посмотреть, чем питаются, не помогают ли им местные. В желудках был только щавель… Тётка же эта дожила до глубокой старости.

Хороших историй было гораздо больше – смешных, героических и просто житейских. Один раз на печёнку в одну из деревень попал старый фронтовик, танкист. Приехал за тысячи километров из Сибири. Решил на закате лет пройтись фронтовыми стёжками-дорожками. Хранил с войны страшную тайну и не хотел унести её с собой. Рассказал, как летом сорок третьего в этих местах перед большим наступлением дважды ходили они в танковую разведку боем – пощупать немецкий передний край, оба раза всё кончалось печально: сожгут немцы головные машины, и атаки захлёбываются. Оказалось, среди немцев тоже есть отчаянные. На трофейной тридцатьчетвёрке сидел их экипаж в засаде на нейтралке. Наши только сунутся, они сзади в хвост атакующим пристроятся и расстреливают головные машины с тыла. Сообщил об этом прибежавший из соседней деревни паренёк. Он видел, как свои бьют по своим. Послали разведку. Всё подтвердилось – машины расстреляны в заднюю проекцию.

Тут уж наши устроили охоту на охотников. Кто имитировал атаку, кто стоял в засаде. Сожгли их так же, как они наших, – с тыла, чтоб неповадно было. Никто не ушёл. Так и стояла эта тридцатьчетвёрка на нейтралке, немцы не могли забрать своих, а нашим они и вовсе были не нужны. Фронтовой эпизод как эпизод, чего на войне не бывает. Главное другое: когда фронт в августе двинулся вперёд, идущая следом похоронная команда, ничего не зная об этом, похоронила немчуков из тридцатьчетвёрки в одной братской могиле с нашими – как их, обугленных, различишь.

Закончив свой рассказ, старый танкист выдохнул с облегчением, словно избавился от тяжкого груза, гнетущего его годами. За столом воцарилась мёртвая тишина. Трудно доходило до сознания, что под одним из знакомых обелисков, под красными звёздами, лежат враги.

– Да пёс с ими! – фразой Ивана Грозного из любимого фильма Павел Степанович разрядил обстановку за столом. Взял бутылку, разлил по полной. Встал. За ним встали все.

– Давайте за победу. Спасибо тебе, танкист. Да, чем больше узнаём, тем весомее и ценнее становится наша победа. Такого коварного и отчаянного врага сумели перебороть!..

Исходя из личного опыта, Степаныч готовился к самым неожиданным ситуациям. В литературе медведь описывается как заправский боец, боксёр, реагирующий на любое движение, любитель снять скальп хуком справа или слева, хотя если топтыгин нападал, встав на дыбы, в этой позе был наиболее уязвим. Даже смысл старинной охоты на него с рогатиной заключался в умении поднять зверя на дыбы, не дать напасть на четырёх лапах. Пошёл зверь низом, пиши, пропало.

Литература литературой, а опыт опытом. Вместо лёгкой вязаной шапочки отыскал плотную солдатскую ушанку. Когда-то на армейской службе, натянув такую шапку на уши, завязав тесёмками на подбородке, с обмотанным солдатским ремнём вокруг ладони пряжкой вперёд, врубался в солдатскую махаловку. Чего греха таить, иногда дрались то с соседней ротой, то со стройбатовцами, то между землячествами, да и перед своими старослужащими на второй половине срока службы пришлось отстаивать место под солнцем. Ушанка хорошо держала даже удар ноги. Пряжка от солдатского ремня её тоже не секла.

В лесу важен каждый звук, каждый шорох, треск сучка под лапой зверя, крик испуганных им птиц. Чтобы не лишить себя этого, пробил высечкой для пыжей слуховые дырки в отворачиваемых ушах шапки. Поверх зимней куртки решил натянуть спецовку из толстого, прочного брезента – то ли сталевара, то ли сварщика. Греметь и шуршать она будет, конечно, на весь лес, но в данном случае, как рассудил Степаныч, не имело никакого значения. Шорох лыж по насту этот зверь всё равно услышит издалека. Порвать же куртку было непросто.