Бабушкин внук и его братья

Застеклянскую улицу пересекал ручей, впадавший в Стеклянку. Мы прошли через горбатый бревенчатый мост. Николка шёл рядом со мной. Я шёпотом сказал ему:

— Мост — это книга со сказкой про Снежную королеву. А ещё — старый самолёт, забытый на краю заросшего аэродрома. Да?

Он ничего не ответил. Но глянул опять с лукавинкой.

— Завтра снова пойдём туда, — сказал я ребятам. — Правильно?

Однако оказалось, что завтра Арбуз и Николка не могут. И послезавтра не могут. Уезжают на свой загородный участок. А Вячик сказал, что его дома съедят заживо, если не поможет матери со стиркой.

— А у нас в кружке заключительное занятие перед летним перерывом, — заявила Настя.

— Ну, тогда через два дня! Только обязательно!

И все согласились, что да, обязательно. А Настя вдруг сказала:

— Вы знаете, что синьор Алессандро сочиняет для театра новую сказку?

— Ты откуда знаешь? — изумился я. Настя почти не бывала в театре Демида. Разве что на спектаклях.

— От Маргариты. Она недавно стала заведовать нашим кружком мягкой игрушки. Вместо прежней руководительницы, та в декретный отпуск ушла… Маргарита зовёт меня помогать ей готовить костюмы для нового спектакля.

Это было здорово!

Настя вдруг взглянула на меня с какой-то осторожностью.

— А ты не уедешь в Подмосковье с родителями?

Я в этот миг совсем твёрдо решил, что не уеду.

А на следующее утро я из-за этого крупно поспорил с отцом.

Я понимал: он думает, будто я не хочу ехать, потому что не желаю встречаться с Алексеем. Ревную, мол, отца к старшему сыну. А я — ничего подобного. Мне хотелось с ним встретиться. Может, и подружились бы. Но ещё больше мне хотелось быть летом с ребятами. Особенно после открытий в Завязанной роще. Но ведь не объяснишь отцу, какой там таинственный мир. Скажет — бред подросткового воображения.

— Если я не хочу расставаться с друзьями, что тут такого?

— Ну да, — с нарочитой грустью кивнул отец. — Друзья, они бывают ближе брата. Братья — они ведь такие, какие есть, а друзей мы выбираем сами…

Тогда я сказал, что есть ещё одна причина: не хочу оставлять бабушку одну.

Бабушка возразила:

— Я не одна, мы постоянно бываем с Надеждой Петровной, помогаем друг другу.

Надежда Петровна — это женщина из соседней квартиры, бабушкина ровесница.

«Не можешь меня защитить, да?» — глазами упрекнул я бабушку. Но бабушка отвела глаза. Она не хотела быть причиной моей ссоры с родителями.

Тогда я сказал отцу в упор:

— Десять лет скрывали от меня, что есть брат, а теперь вдруг срочно понадобилось: знакомься без разговоров! А у меня своя жизнь. Не поеду, и всё! Насильно, что ли, потащите?

Я знал — насильно не потащат. Но отец впервые откровенно вспылил и, уходя на работу, грохнул дверью. Мама ушла за ним, на меня не взглянула.

Тогда я тоже ушёл из дома. Нет, не демонстративно, без хлопанья дверью. Просто сказал:

— Бабушка, я к Вячику.

Но к Вячику я не пошёл. Плохо мне было, одиноко. Я дошагал до трамвайной остановки и поехал. Сам не зная куда.

ФУТЛЯР ОТ ВИОЛОНЧЕЛИ

В кармане у меня нашёлся неиспользованный трамвайный билет. Вот и хорошо, не надо бояться контролёров. Я щёлкнул компостером. Приткнулся к стенке задней площадки, у открытого окошка. В вагоне было тесно, в спину упирались чьи-то локти, зато снаружи — ветерок.

Я не обращал внимания ни на тряску старого вагона, ни на твёрдые чужие локти. Смотрел на пробегавшую назад улицу и думал: почему на свете всё так плохо?

Вернее, не всё, но очень многое.

Ладно, я понимаю, что окружающий мир — это Озм. Но не всё же подряд принадлежит Озму! Уж отец-то ему никак не должен принадлежать! Почему же и с ним нет у меня согласия?

Я, наверно, сам виноват…

Ну да, я сам виноват! Если не всегда, то часто. Но он-то… Уж лучше бы наорал на меня, а потом пожалел… А то ведь как чужой…

Может, обидно ему, что у него такой сын?

Но постепенно эти мысли делались более спокойными. Отстранёнными. Может быть, от равномерной тряски. А может быть, оттого, что улицы были зелёные и весёлые. По стёклам киосков пробегали солнечные вспышки. Над заборами доцветала сирень.

А куда же я еду? Скоро Центральное кольцо. Вот уже остановка «Гусевский рынок»…

Вдоль бетонной решётки, что отделяет рыночный павильон от тротуара, шагал светловолосый пацанёнок, толкал перед собой сумку-тележку.

— Ивка!

Я растолкал неподатливых пассажиров, успел выскочить в зашипевшую дверь.

— Ивка, подожди!

Я узнал его по прошлогодней летней одежонке — слегка полинялой, но всё ещё яркой.

Ивка обернулся, заулыбался мне навстречу — как солнышки и луны на его лиловой рубашке.

— Саша…

— Ивка… Ты что тут делаешь? Хозяйственные закупки, да?

Он объяснил деловито:

— Мама деньги дала на рассаду. Здесь дешевле, чем в других местах. Ну, я и купил… Бархатцы, многолетнюю ромашку. А теперь — на кладбище…

— К нему?

Ивка то ли кивнул, то ли просто голову опустил.

— Один? — тихо спросил я.

— Мама занята. У неё опять сборы в дорогу. В Москву…

«А ты не боишься?» — чуть не спросил я. Прикусил язык. Не всё же такие трусы, как я. А уж Ивка — тем более. Он пережил такое, что ему не до кладбищенских страхов.

— А в Москву вы зачем собираетесь? Митю выписывают, да?