Багдад до востребования

– Могу чем-то помочь, Виктор Викторович? – как бы случайно вырвалось у Семена Петровича. На самом деле ему давно хотелось броситься к Посувалюку и залипшее человеческое начало в нем растормошить – когда отхлестав «ромб-паляницу», а когда по-дружески обняв.

«Поплавок» в очередной раз сподобился в «ромб» – на Семена Петровича, экспедитора «похоронки», воззрились безумные глаза.

– Давайте, прогуляемся, – чуть подумав, предложил Талызин.

Посувалюк слегка просветлел, словно выказывая, что не прочь присоединиться к моциону, но вскоре стал рассеянно переводить взгляд с футляра заколки на «Экспансию».

Тут Семена Петровича настигло: коль «гостинцы» – в поле внимания посла, морально – он в орбите заговора. Осознает Чрезвычайный и Полномочный это или нет, не столь уж важно. Главное, не просмптривается и намека на протест с момента его знакомства с подметным жанром.

Талызин резко шагнул к столу, пробудив у посла защитный рефлекс – тот с опаской начал приподниматься. Между тем физически контактировать с послом у гонца дурных вестей и в мыслях не было. Как рачительный, хваткий хозяйственник, в правилах которого – порядок на подмандатной территории, он не мог допустить, чтобы «гостинцы», аукнувшиеся у посла душевными волдырями, банально затерялись.

У стола Семен Петрович согнулся и с шумом выдвинул средний ящик. Увидев, что тот забит бумагами, призадумался на мгновение. После чего извлек треть стопки и переместил на столешницу. Поддев ладонью остаток фолианта, просунул под него «Экспансию» и футляр. Захлопнул ящик. Выпрямившись, кивнул Посувалюку на дверь. Хотел было двинуться на выход, когда сообразил, что, «укрывшись» эскортом, он нейтрализует служебный раж «инквизиции в тапках». Да и дверь, через которую он проник в посольство, скорее всего, заперта, хоть и не припоминалось ему, замыкал ее Посувалюк или нет.

Между тем покинул Талызин посольство намного проще, чем в него проник. В лобби – пусто, притом что из правого крыла здания доносились звуки какой-то жизни. К тому же, вскочив как ошпаренный, Посувалюк, словно проснувшийся локомотив, буквально протащил его до самых ворот. Семен Петрович едва за ним поспевал. Не сулил проблем и выход – в замке входной двери торчал ключ.

У ворот Посувалюк остановился и, чуть вытянув шею, выказывал угодливую пытливость. Сбитый с толку недавним рывком посла из машбюро, Семен Петрович в первые мгновения послание даже не разобрал. Собственно, что не договорено? Но тут вспомнил, что именно он приглашал посла выйти наружу, прежде упомянув дружеское плечо.

«Верно, но пригожусь чем? – цапался с самим собой Талызин. – Отпустить грехи, напутствовать на измену отчизне, свою уже совершив? Было, конечно, жаль беднягу, но больше противно. Вот и вырвалось, дабы расквитаться с оброком, обдавшем на финише амбре, словно из нужника узловой. Кроме того, чем фигуре большой политики может поспособствовать случайно приблудившаяся, завшивленная овца?»

Немая сцена затягивалась: полпред тянул шею, а гонец дурных вестей прятал взгляд, будто конфузясь. Наконец Талызин исподлобья виновато взглянул на Посувалюка, сообщая взором: мне пора. Вытащил руки из карманов и секунду-другую раздумывал, уместно ли подать руку. Хмыкнул про себя: «Дезертир – истопнику судилища, где место припасено обоим…» Изготовился было сказать «Прощайте», когда услышал:

– Кто они, Семен Петрович?

Талызин потряс головой, словно не расслышал или нуждается в разъяснениях.

– Те, кто вас послал, – огорошил наледью в голосе посол, вдруг обретя сановный лик.

– Признаться, удивили вы меня, Виктор Викторович, – простецки почесав за ухом, откликнулся Талызин. – Хотя не так вы, как те самые «те», естественную любознательность у получателя не предусмотрев. В своих наставлениях, разумеется… Правда, это мало что меняет. Если как на духу, они сами не представились…

– Вы кажетесь мне умным и, что немаловажно для момента, порядочным человеком… – то ли взывал к неким ценностям, то ли провоцировал посол.

Талызин нахмурился и пару раз повел левым плечом, будто разминая.

Между тем встряхивал он не мышцы, а представления о мире, в котором некогда с интересом жил, но однажды себя потерял. Причем, вдруг приоткрылось, отнюдь не в результате семейной драмы, а оттого, что сущее неизбывно дисгармонично, нет в нем ни справедливости, ни верховной истины, ни добра, коль даже НИИ таковых субстанций не существует. А царствует грызня эгоизмов, многоликая, раскраиваемая под заказ правда, произвол аппетитов, то бишь, низменное, биологическое. И если бы не навязанный природой инстинкт самосохранения, то давно бы он оставил этот мир по-английски – с его устойчивой культурой лжи, самообмана, тупиковых, навязываемых по праву сильного идей.