Багдад до востребования

Гастролер вырос как из-под земли, но не по фронту, а с боку, пристроившись. Жестом дал знать: продолжай по курсу. Причем узнавался больше по пальто. Вместо лыжной шапочки – меховая шапка, отстегнутыми ушами закрывающая треть лица, в правой руке авоська с тушкой гуся. При этом большая часть публики – без головных уборов, температура-то в районе нуля. В самом же помещении рынка – плюсовая.

Но новизна не в камуфляже и смене образа – со спортивного на бытовой, а в потере самоконтроля. Засланец ужасно нервничал: частил шаг, смотрел по сторонам, то и дело порываясь взглянуть за спину.

У туалета вновь жест, зовущий продолжить движение – в отсек боксов. Одна из дверей распахнута настежь, бокс пуст, пол усеян ломанными стеблями хризантем. Засланец остановился и, будто заглядывая внутрь, изучил между делом обстановку за спиной.

– Пошли, Семен, обратно, – ни с того ни с сего скомандовал гастролер, причем совершенно невозмутимо. – И объясняй, что в Москва сказали.

Рассказывать Талызину было, собственно, нечего, а вот разъяснять пришлось. 31 декабря – наихудший день для любых бюрократических начинаний, поскольку большую часть управленцев на рабочем месте не застать. Затерялся где-то и куратор Семена Петровича, зампредседателя ГКЭС по кадрам. Оказалось, по местной традиции, изумившей гастролера, на ближайшие три дня. Первого и второго января – общенациональные выходные.

Поначалу засланец перебивал, уточняя каждое слово, но скорее, выказывая недоверие. Однако спустя минуту-другую слушал покорно, про себя лихорадочно соображая. Чувствовалось, что воспринимает рассказчика всерьез, в достоверности сведений не сомневаясь. В какой-то момент Талызину даже показалось, что гастролер теряет к нему интерес, будто вариант тупиковый, стало быть, жаль усилий и времени. И Семен Петрович не на шутку испугался.

Самое любопытное: со всеми на то основаниями. Окажись инженер для операции бесперспективен или прояви строптивость, Шахар бы его буднично в Клязьме утопил, как посвященного пусть не в суть, так в сегмент конфигурации заговора, для Израиля жизненно важного. Между тем с семьей Талызина счетов сводить не стали бы по нескольким соображениям. Главенствующее из них: крайне нерациональный шаг в условиях жесточайшего временного цейтнота. Так что Шахар, угрожая расправиться с матерью и дочерью, элементарно блефовал. Возможности «Моссада» в СССР на тот момент топтались вокруг нуля. Ко всему прочему, отсутствовал назидательный элемент расправы. Зачем марать руки о невинных людей, безнадежно далеких от бдижневосточного гадюшника?

Очередным блефом было и потеря к объекту интереса, разыгранное лазутчиком. Лицензированный злодей, владевший всеми оттенками искусства шантажа, знал, что непрямые намеки порой нагнетают угрозу сильнее, нежели занесенный кулак. Причем, как правило, у индивидуумов высокого интеллекта. Так что, будто самоустраняясь, лазутчик между делом проверял подопытного на психо-детекторе лжи.

Между тем никакой иного кандидата на роль легального связного, кроме Талызина, у израильтян на тот момент не было. Ознакомившись с размахом ночных розысков Черепанова, Шахар с предложенной фигурой согласился. Стало быть, подразумевалось, что он отработает главного инженера до конца. Более того, пока тот встроен в схему, обречен сдувать с него пылинки. Хоть и весьма назойливо…

***

На одной из малогабаритных квартир Владимира Новый 1991 год встречала весьма любопытная компания из двух пар. Их то сплачивала, то разъединяла гамма контрастов – внешних данных и противоречивой энергетики, циркулировавшей по условной окружности.

Пары, в первую очередь, разнились возрастом – отталкиваясь от среднеарифметической величины, лет на тринадцать, в приблизительном соотношении 43-30. Во-вторых, разными типами харизмы. Старшая чета – образец корректной сдержанности – завидное, присущее лишь немногим индивидуумам свойство, но на фоне довольно заурядной внешности. Те же, кто помоложе, буквально фонтанировали эмоциями и красотой: изящных черт, а-ля Иисус, с богатой мимикой, герой-любовник и писаная матрешка с ямочками, млеющая в поле избранника.

Не согласовывались и образующие пары токи. «Тридцатилетних» связывала реакция молодых дрожжей, а «сорокалетних» – помесь стеснительности и тихого обожания. Казалось, обе четы едва знакомы, только в орбите молодых гуляла шаровая молния, а вот у зрелости день Святого Валентина никак не наступал. Точнее, стрелы Купидона прошли мимо мужской половины, но сразив прекрасный пол.

Между тем стержнем компании был герой-любовник, норовивший услужить как дамам, так и старшему товарищу: расфасовывал блюда, подбавлял шампанское и… томатный сок себе и визави. Похохатывал, выразительно жестикулировал, при этом едва извлекал из себя слово-другое в атмосфере активного общения. После же полуночи – развлекал танцами прекрасный пол, где смущая, а где зажигая латиноамериканским темпераментом и чувством ритма. Словом, массовик-затейник, пришедшийся коллективу ко двору.