Багдад до востребования

– Да! – встрепенулся Семен Петрович. – Давно нужно было предложить… Я ведь прилично владею английским. Кстати, в том же Ираке жизнь заставила: один из смежных подрядчиков – датская фирма. Рядовые инжинеришки, а по-английски – как на родном. Самолюбие заело. Каждый день зубрил, к концу года заговорив бегло. Стало быть, конспирацию – на вешалку, один черт на «элементах» прокололся. А об Ираке не проси: обычная, хоть и восточной закваски диктатура. Быть может, – только сейчас дошло – здесь еще одна причина, почему я согласился… Скольких невинных Саддам погубил и усы его на каждом столбу…Так что свою историю давай. Думается, таковых ты насобирал целый чемодан, как и шрамов, от которых рябит…

Между тем призыву упростить общение посредством английского «Старик» не внял, как и непринужденно отделался от заявки на шпионский эпос – сам Семена Петровича разговорил. К полуночи судьба компаньона-подопечного соткалась, нитка за ниткой, в ладный коврик-дорожку, хотя и грешил тот пасмурной гаммой открытого финала. Слушая исповедь, «Старик» про себя не раз присвистывал от завидных достижений некогда закомплексованного деревенского паренька, оказалось, отметившегося не только на профессиональном, но и научном поприще. Причем без всякой протекции, опираясь сугубо на самого себя, что компаньонов по неволе в известной степени роднило.

В какой-то момент «интервьюер» открыл, что самый прочный стержень личности нередко пасует перед буйным конгломератом жизни, так что гарантом счастья – средоточия всех помыслов – служить не может. Далее «Старик» заключил, что ни алкогольная зависимость инженера, пожирающая его тело и мозг, ни органичное неприятие саддамовского режима – второстепенные мотивы его выбора – отправиться с опасной миссией в Ирак. Главный, хоть и подспудный, побудитель – неосознанное влечение к тому самому духовному комфорту, воплощенному в образе жены, яркой внешне хищницы, которую он не в силах забыть. Стало быть, скорее всего, Талызин уступил не под прессом шантажа, выискивая по ходу полезные для себя ниши, а дабы, совершив некий грандиозный поступок, свою беглую половину вернуть, понятное дело, соблазнив не одной героикой, а огромными, обещанными ему деньгами. Так что, сославшись на будущее дочери, инженер подразумевал рухнувшую семью, у воображаемого костра которой он, явная жертва, несмотря ни на что, греется.

Тем временем на подмосковной даче, в занятном скрещении с русским, все чаще звучал английский. Суржик пришелся весьма кстати – «Старик» за несколько часов такого общения ни разу не переспросил. Хотя двуязычие он не поддерживал, но на английские пассажи Талызина исправно, в такт знакам препинания, кивал, порой, правда, улыбаясь. Рассказчик, при отличном для совка английском, пренебрегал, как почти каждый самоучка, произносительными нормами…

Между тем в отчем доме многоуровневый суржик – рабочий язык «Старика». Объясним он отнюдь не богемным фрондерством, а потребностью в нем лиц международных устремлений. Общеизвестно: самый добротный перевод не заменит оригинала, и исчерпывающего набора эквивалентов ни в одном языке нет. Так что подворовываем понемногу…

За полчаса до полуночи Семен Петрович стал с тревогой посматривать на часы, казалось, торопясь на диктуемый физиологией отдых. Между тем лики помыслов, не секрет, обманчивы, нередко подбрасывая фастфуд для заблуждений. На самом деле Талызину хотелось продлить уютный, незаметно пробежавший вечер, и про себя он вымаливал у мачехи-ночи отсрочку. С тех пор, как Семен Петрович пристрастился к алкоголю, сон захромал: три-четыре раза за ночь он вскидывался в холодном поту, а добрую неделю после загула – практически не спал, маясь, как лунатик.

Тем временем интервьюер деликатно позевывал, намекая, что время на боковую, и не мог взять в толк, отчего компаньон-подопечный сверяется с часами, не покидая посиделок. Разве что ждет кого…

Оказалось, инженер просил у мачехи-ночи снисхождения не столь за себя, как за них обоих. Ведь «сосед по купе» спецвагона «Москва-Багдад», притаившегося на ветке ожидания, последние четверо суток даже его недолгие погружения в сон рвал на клочья. Засланец бредил, причем столь болезненно, что инженер поначалу не на шутку струхнул, не в силах разобрать: кошмар его собственный или компаньона?

Во вторую ночь шок потеснило любопытство – Талызин с интересом следил за дорожкой извергаемых в бреду слов, львиная доля которых – на иврите. Он определил язык сразу, притом что вживую столкнулся с ним впервые. Отдельные слова будто взяты из арабского, чьи азы, волею обстоятельств, за год жизни в Ираке впитал. Да и изобилие гортанных звуков зазывало в стан семитских языков, там же – путем простейшего вычитания…