Багдадская встреча. Смерть приходит в конце

– Да, конечно, Ренисенб. Очень настаивал, что я должна сказать ему все, что об этом думаю.

– И что ты ему сказала?

– Конечно, это был несчастный случай. А что же еще? Ведь ты и на секунду не допускаешь, что кто-то из домочадцев мог так поступить с этой девочкой, правда? Они бы не посмели, сказала я. Они слишком тебя уважают. Конечно, они ворчали, но только и всего, сказала я. Можешь мне поверить, сказала ему я, ничего такого не было.

Хенет с усмешкой кивнула.

– И отец тебе поверил?

Хенет вновь кивнула – теперь вид у нее был довольный.

– Твой отец знает, как я ему предана. Он всегда верит старой Хенет на слово. Он ценит меня – не то что все вы. Хотя преданность вам сама по себе служит мне наградой. Я не жду благодарностей.

– Ты была предана и Нофрет, – заметила Ренисенб.

– Не понимаю, откуда у тебя такие мысли, Ренисенб? Я исполняла волю твоего отца, как и все остальные.

– Она считала, что ты ей предана.

Хенет снова усмехнулась:

– Нофрет не была такой умной, какой себя считала. Гордячка, думала, что ей принадлежит весь мир. Теперь она предстала перед судьями Загробного мира – здесь смазливое личико ей не помогло. Как бы то ни было, мы от нее избавились. По крайней мере, – тихо прибавила она и дотронулась до одного из своих амулетов, – я на это надеюсь.

II

– Ренисенб, я хочу поговорить с тобой о Сатипи.

– Да, Яхмос?

Ренисенб сочувственно смотрела на доброе встревоженное лицо брата.

– С ней случилось что-то плохое. – Слова падали медленно и тяжело. – Я не могу этого понять.

Ренисенб печально покачала головой. Она не знала, чем его утешить.

– Я уже давно заметил эту перемену в ней, – продолжал Яхмос. – Она вздрагивает и пугается от любого громкого звука. Совсем перестала есть. Крадется по углам, словно… словно боится собственной тени. Ты, наверное, тоже обратила на это внимание, Ренисенб?

– Да, конечно, все это видят.

– Я спрашивал, не заболела ли она… не нужно ли послать за лекарем… но Сатипи ответила, что всё в порядке… что она совершенно здорова.

– Знаю.

– То есть ты тоже ее спрашивала? И Сатипи тебе ничего не сказала – совсем ничего? – настаивал Яхмос.

Ренисенб разделяла беспокойство брата, но ничем не могла ему помочь.

– Она утверждает, что с нею все в полном порядке.

– И по ночам плохо спит, – пробормотал он. – Вскрикивает во сне. Может, ее гложет какая-то печаль, о которой мы не знаем?

Ренисенб покачала головой:

– Ума не приложу. С детьми все хорошо. Дома ничего не случилось… конечно, за исключением смерти Нофрет… а из-за нее Сатипи вряд ли будет так горевать, – сухо прибавила она.

Яхмос слабо улыбнулся:

– Нет, конечно. Совсем наоборот. Кроме того, это началось давно. Мне кажется, еще до смерти Нофрет.

Голос его звучал неуверенно, и Ренисенб бросила на него быстрый взгляд.

– До смерти Нофрет. Ты со мной согласна? – настойчиво повторил Яхмос.

– Я заметила только после, – с расстановкой ответила Ренисенб.

– И она ничего тебе не говорила – ты уверена?

Ренисенб покачала головой.

– Знаешь, Яхмос, я не думаю, что Сатипи больна. Скорее… она боится.

– Боится? – удивленно воскликнул Яхмос. – Но почему она боится? И чего? Сатипи всегда была храброй, как лев.

– Знаю, – растерянно подтвердила Ренисенб. – Мы всегда так думали… но люди меняются… и это странно.

– Может, Кайт что-нибудь знает, как ты думаешь? Сатипи говорила с ней?

– Она скорее поделится с Кайт, чем со мной… но я сомневаюсь. На самом деле даже уверена, что не говорила.

– А что сама Кайт об этом думает?

– Кайт? Она никогда ни о чем не думает.

Единственное, что сделала Кайт, размышляла Ренисенб, это воспользовалась неожиданной кротостью Сатипи, чтобы захватить себе и своим детям лучшие куски нового льняного полотна – этого ей никогда бы не позволили, останься Сатипи сама собой. Дом гудел бы от яростных споров! Теперь же Сатипи уступила практически молча, и это потрясло Ренисенб больше, чем все остальное.

– Ты говорил с Исой? – спросила Ренисенб. – Бабушка разбирается в женщинах.

– Иса, – с легким раздражением ответил Яхмос, – просто предлагает мне радоваться перемене. Не стоит надеяться, говорит она, что Сатипи надолго останется такой же разумной.

– А Хенет ты расспрашивал? – Голос Ренисенб звучал неуверенно.

– Хенет? – Яхмос нахмурился: – Нет, конечно. Я не собираюсь обсуждать такие вещи с Хенет. Она и так слишком много о себе мнит. А отец потакает ей.

– Да, знаю. Она очень назойлива. Но все равно… понимаешь… – Ренисенб колебалась. – От Хенет обычно ничего не скроешь.

– Ты поговоришь с нею, Ренисенб? А потом расскажешь мне?

– Если хочешь.

Ренисенб приступила к расспросам, как только осталась с Хенет наедине. Они шли по тропинке к навесам, под которыми расположились ткачихи. К ее удивлению, вопрос явно встревожил Хенет. Куда девалась ее обычная готовность посплетничать?

Она коснулась висевшего на шее амулета и испуганно оглянулась.

– Я тут ни при чем, это уж точно… Не мое это дело – следить, кто из вас не в себе. У меня своих забот хватает. Если у кого неприятности, я не хочу быть в этом замешана.

– Неприятности? Какие неприятности?

Хенет покосилась на нее.