Багдадский Вор

Он был безмятежен и счастлив. Конец первой луны, а он уже обрел сокровище, с помощью которого он завоюет руку принцессы. «Что ж, – подумал он, – он может не спешить возвращаться в Багдад, можно остановиться на пару месяцев в Кермане. Ибо как раз начался сезон, когда созревали фиолетовые сливы и фиолетовые дыни Кермана! Ах! – Он причмокнул своими пухлыми губами. – Баранина, фаршированная орехами и изюмом и зажаренная; переполненное блюдо слив; бутылка золотого хакетианского вина и дыня – возможно, две дыни – на десерт! В самом деле, этой жизнью стоит жить!»

Он заснул, в то время как маленькая рабыня, свернувшись у его ног, напевала веселую, шепелявую афганскую любовную песню, в то время как шпион монгольского принца, который наблюдал за всем случившимся, быстро скакал на север, чтобы доложить новости своему господину.

* * *

Он продолжал скакать по неровным, жестким гребням гор, через узкие долины, граничащие с карликовыми маковыми полями, по огромной, серой плоскости нагорной пустыни, которая была покрыта широкими пластами туфа, сияющими, как зеркала; он спешил дальше, скупо отмеряя часы отдыха, проведенные в лагерях и городах по пути, пуская свою лохматую лошадь галопом, независимо от того, насколько неровной и крутой была дорога, хорошо зная, что монгольский принц, хоть и жестоко наказывает тех, кто не подчиняется, щедро вознаграждает тех, кто повинуется и служит честную службу.

И – ироничный поворот судьбы! – не ведая этого, шпион проскакал недалеко от Холма Вечного Огня, Холма Гордости, где Багдадский Вор встретился со своим вторым тяжелым испытанием.

Этот холм – неправильное название – был на самом деле огромным ущельем, расщелиной между высокими черными стенами, и в центре его стоял огромный, кипящий каменный котел, возможно, в три мили в ширину, питаемый гордостью неправых людей и падших ангелов.

Трудной была дорога по ущелью для ног Ахмеда. Пока он с трудом шел наверх, его легкие стучали, как барабан, все сильнее и сильнее; жар от котла, когда Ахмед подошел к нему, сочился по ущелью, как по дымоходу, и опалял лицо, увеличивая искушение вернуться, прекратить это паломничество. Стоила ли Зобейда, его любовь к ней и ее любовь к нему ужасных страданий плоти и души? Разве что-то под этим небом стоило этого?

«Вернись, о глупец! Вернись! – шептал ему разум. – Вернись в Багдад! На базаре и рыночной площади тебя ждет жизнь легкая и обильная! Зачем стремиться к недостижимому?»

Но пока его мозг рассуждал, душа молилась, сначала машинально, затем страстно, пылко, пока – смутно, постепенно – он не начал постигать, что Аллах был чем-то более великим, более неизмеримым, более обширным, одновременно более беспощадным и добрым, чем ему казалось до настоящего момента. В воле Аллаха было что-то (Ахмед это знал и чувствовал), что придавало единство, согласованность и смысл всему, даже страданиям и мученичеству, и однажды он сможет уцепиться за это что-то, за Бесконечность, с помощью веры и смутно, но по-настоящему и в самом деле увидеть сияющий лик Бога.

Его мозг рассуждал:

– Вернись, о глупец!

Его душа говорила:

– Иди по дороге! Ибо все от Бога – ты сам, твоя слабость, твоя сила, твоя любовь к Зобейде, твоя вера, твои сомнения!

Так, вместе с пониманием полного всемогущества Бога к Багдадскому Вору пришло смирение – шаг за шагом он приближался к кипящему котлу, и его плоть страдала все сильнее от могучего, жестокого, неутолимого жара, и соблазн вернуться, прекратить паломничество окончательно испарился, увял, исчез, осталось только серое воспоминание; и в конце концов он достиг котла, посмотрел вниз и содрогнулся.

Вокруг обода котла вилось пламя, словно крапчатые, пятнистые, святящиеся рептилии, словно кобры с капающими губами, окрашенные багровым и алым кровью жертвы; пламя вилось вокруг душ неправых людей и падших ангелов с разрушительным жаром пылающих тел, очищая покрытых струпьями духов в суровом испытании, а дым, синий, черный, серый – так грехи этих душ освобождались от чистой, духовной материи, – свивался в мрачные, гротескные, зловещие гирлянды. Дальше, в центре котла, пламя возносилось на тысячи футов в высоту в муках и страдании, тут и там расплавляя скалы, разрывая их на куски так, что они падали вниз с громким рокотом, словно открывая черные гибельные провалы. А пламя все еще взмывало вверх, распространялось, закручивалось, разветвлялось, красное, синее, желтое; и когда чернокрылый ангел Смерти бросал еще одну душу, полную гордости и несправедливости, в котел, всегда разносились оглушительные крики и визг, и пламя выстреливало выше, еще выше.

Ахмед смотрел. Он не отводил взгляда. Как он мог это пересечь? Казалось, можно только переплыть это пламя, как реку. И снова соблазн коснулся его. Он вернется. Он слишком слаб, чтобы перенести это испытание.