Багряная песнь (СИ)

Он метался, уворачиваясь от крючьев, и выписывал галопом такие повороты, что в поло можно выпускать одного против команды – достаточно хладнокровно, чтобы жопа от седла не отлипала. И не затыкался ни на мгновение: кричал, требуя от майар поднимать поживее их задницы, высмеивал все, что мог увидеть в зараженных и Энгваре.

Заставлял их сделать то единственное, что порой отвлекало от паники даже его самого.

Начать издеваться над врагом.

На что Мелькор никогда не жаловался, так это на голос. Он знал, что каждый солдат и каждый лучник прекрасно его слышит.

«А если слышал еще и Энгвар – ушами этих тварей – только к лучшему».

Однажды Энгвар из Ангбанда

Хотел отомстить страшной карой Тар-Майрону,

Но весь был секрет

Что красный дублет

Не сошелся на Энгвара заднице!

Он смеялся, сочиняя эти нахальные стишки, пока сносил головы – и бил. Гронд, подпитанный силой заточенной в оружии живой души, раскалывал черепа, словно яйца. Пылал в его руке, излучая густое мертвенно-лиловое с прозеленью сияние, будто собираясь взорваться вспышками молний.

И майар форпоста начали давать отпор – песнями силы и оружием.

Его это не остановило. Ашатаруш даже разок встала на дыбы, позволяя ему покрасоваться и голосом, и красивым замахом Гронда, и затоптать очередного нападавшего.

Все тот же Энгвар из Ангбанда

Решил собрать себе армию,

Но шпион был к себе строг

И признаться не мог

Что завидует алому цвету плаща!

Ядовитая кровь, мерцающая красными кристаллами, пятнала Гронд и сапоги по колено. Ашатаруш храпела и роняла пену, они повалили несколько кожаных перегородок форпоста, уворачиваясь от крючьев, перепрыгнули через поваленный обеденный стол и затоптали зараженного вместе со стопкой эдиктов.

А потом он запел. Призвал молнии, сплел жар и холод – и пещеру перед форпостом озарили жгучие лиловые вспышки, вызванные чудовищным перепадом температур.

Тогда-то и выяснил это. Зараженные едва замечали песни силы майар, но от его песни они взвыли.

Буквально.

С первой вспышкой молнии и раскатами грома в замкнутой пещере нападающие начали хрипеть, падать на колени, кричать и раздирать себе головы – и их добивали.

А некоторые просто бежали.

Бой оказался куда короче, чем устранение последствий. С день они прибирали лагерь, ставили заслоны по периметру, вычищали зараженную кровь огнем и известью, отмывали Ашатаруш, сжигали окровавленную одежду и тела. Убирали трупы зараженных.

Он не занимался тяжелой ручной работой, но его присутствие вносило достаточно живости и организованности в дела майар. Кроме того, большинство запомнило его дурацкое скабрезное сочинительство пополам с убийством, поэтому смотрело теперь со странной смесью уважения, ошеломления, страха и неверия.

Мелькор до сих пор придирчиво оглядывал щетки кобылы, ее плечи и копыта, чтобы убедиться, что Ашатаруш осталась невредима.

Лангон говорил, что лошадь разнесла дверь собственного денника, укусила конюха, лягалась так, что задние копыта летали выше ушей – и успокоилась, лишь когда ее собрались привести сюда. Все дни Ашатаруш проявляла невиданное терпение, не лязгнув зубами ни на одного солдата в форпосте.

«Чудеса, да и только».

По большей части Аша фыркала, храпела, гугукала и шаталась за ним, словно огромная собака, которой нужно сунуть нос даже в карту шахтовых проходов. Мелькор полагал, что кобыла понимала происходящее на собственный лад и беспокоилась, если ее не окажется рядом в нужный момент.

Сейчас форпост жил своей жизнью. Лучники наблюдали, сидя на вершинах башен, кто-то затачивал оружие, но без доспехов и клинков майар больше не ходили. Он сам тоже перестал расставаться с Грондом – молот всегда тяготил пояс, вдетый в петлю.

Сегодня было неспокойно. Майар выглядели притихшими и настороженными. Нападений не случалось уже пару дней. Он подписывал эдикты, пытался ощупать разумы зараженных орков, чувствовал непривычные ярость и сопротивление – и занимался лошадью.

Когда Мелькор явился к наспех оборудованному деннику Ашатаруш, где та спала на мягком черном песке, кобыла топталась и похрапывала, переступая из угла в угол, будто не находя себе места. Увидев его, издала взбудораженное ржание и вскинулась, будто желая встать на дыбы.

– Эй, – он вытянул ладонь через ограду денника. Ашатаруш мгновенно ткнулась носом и шумно фыркнула, пачкая его перчатку. – Что с тобой такое?

Мелькор погладил кобылу по носу, пытаясь прислушаться к собственным ощущениям. Как бы странно то ни звучало, но своей лошади он порой доверял не меньше, чем шахтерским птицам.

«Что за…»

Он понял, почему Ашатаруш беспокоилась и топталась. Даже открыл денник и выпустил лошадь, если придется вновь сесть на нее.

Один из солдат, что нес заготовки для стрел в большой связке, остановился поблизости и уставился на него – глаза, видневшиеся из-под шлема, выглядели голубыми, как лед Хелькараксэ.

– Аран Эндор… – Мелькор покачал головой, обрывая обращение.

– Наизготовку, – он говорил громко и певуче, чтобы его было слышно по всему лагерю. – Что-то движется.