Багровый лепесток и белый

Откуда начать поиск в этой убийственно серьезной игре в прятки? Она ступает на подъездную дорожку, башмаки хрустят по гравию, смешанному со снегом. «Нет, нет», – говорит ей внутренний голос, когда она огибает дом Рэкхэмов, идет мимо эркеров гостиной и столовой. «Нет, не здесь, здесь даже не тепло. Подальше от дома, да, дальше в темноту. Теплее, так, теплее!»

Конфетка отваживается вступить в неизвестную ей часть Рэкхэмовых угодий, лежащую за парниками для овощей; их заснеженные панцири мерцают в темноте, как мраморные саркофаги. Оттого что нужно все время следить за огоньком фонаря, она сбивается с пути, спотыкается то о садовый инструмент, то об угольный мешок, но все же добирается до конюшни, ни разу не упав.

«Очень горячо», – одобряет внутренний голос.

Двери каретного сарая закрыты, но не заперты; так силен инстинкт, который привел ее сюда, что она предполагает отсутствие замка еще до того, как это подтверждают глаза. Поднимает шпингалет, приоткрывает дверь, просовывает фонарь в сарай.

– Агнес?

Ответа нет. Но есть интуиция. Конфетка пошире открывает дверь сарая и проскальзывает внутрь. Рэкхэмов экипаж стоит недвижно в полумраке; он больше и выше, чем помнилось Конфетке. В этой полированной, отделанной сталью громаде есть нечто тревожное. С передка до земли свисает путаница цепей и кожаных ремней.

Конфетка подходит к окошку экипажа и поднимает фонарь к темному стеклу. Внутри шевелится что-то белое.

– Агнес?

– Моя… Святая Сестра…

Конфетка распахивает дверцу – Агнес съежилась на полу, подтянув колени к подбородку. Подбородок запачкан рвотой, глаза почти не видны под распухшими веками, веки едва поднимаются, приоткрывая лишь узенькую молочно-белую полоску. Агнес настолько окоченела, что больше не дрожит, а губы, намазанные кремом, по-прежнему выглядят как бутон розы. Слава богу, она одета не в одну только ночную рубашку. Красный халат плотного шелка в восточном стиле лишь отчасти прикрывает белую рубашку; спереди он застегнут кое-как, большая часть пуговиц не в тех петлях. Ноги Агнес забинтованы по щиколотку, поверх бинтов на ногах – свободные вязаные шлепанцы; шерсть пропитана талым снегом и колюча от приставших к ней сучков и веточек.

– Пожалуйста, – говорит Агнес, не в силах поднять голову с колен, – скажи, что пришло мое время.

– Твое время?

– Отправиться с тобою… в Обитель.

Она облизывает губы, тщетно пытаясь вялым языком удалить с губы комочек подсохшей рвоты, прилипший к крему.

– Пока н-нет, – отвечает Конфетка, подавляя отвращение и стараясь говорить с властностью ангела.

– Они дают мне яд, – плаксиво жалуется Агнес.

Голова ее снова опускается, и влажные пряди тонких белокурых волос одна за другой соскальзывают с плеч.

– Клара с ними заодно. Она дает мне хлеб и молоко… пропитанные ядом.

– Пойдем отсюда, Агнес.

Конфетка тянется к карете, гладит Агнес по руке, как гладят больное домашнее животное.

– Ты можешь идти?

Но Агнес будто не слышит.

– Они меня откармливают для жертвоприношения, – продолжает она испуганным и напряженным шепотом. – Медленное жертвоприношение… всю жизнь продлится. Каждый день будет приходить другой демон и поедать мою плоть.

– Глупости, Агнес, – говорит Конфетка, – ты поправишься.

Агнес поворачивает голову к свету. Сквозь путаницу волос виден один широко раскрытый глаз, голубой, налитый кровью.

– Ты ноги мои видела? – спрашивает она с неожиданной сердитой четкостью. – Подгнившие фрукты. Подгнившие фрукты снова свежими не станут.

– Не бойся, Агнес, – убеждает ее Конфетка, хотя на самом деле сама страшно боится, что ее нервы не выдержат взгляда Агнес и пронзительности ее мучений. Она делает глубокий вдох, осторожно, как ангел бы сделал, и возглашает чарующим голосом – она надеется, безмятежным и внушающим доверие:

– Все будет хорошо, клянусь. Все обернется наилучшим образом.

Но обещание, при всем его пафосе, не производит впечатления на Агнес; оно лишь напоминает ей о других ужасах.

– Черви съели мои дневники, – стонет Агнес. – Мои бесценные воспоминания о маме и папе…

– Черви не съели твои дневники, Агнес. Они в сохранности у меня.

Конфетка тянется к Агнес, чтобы снова погладить ее руку.

– Даже дневники времен Эбботс-Ленгли, – утешает она, – где ты пишешь про французские диктанты и упражнения под музыку. Все в сохранности.

Агнес высоко вскидывает голову и вскрикивает от облегчения. Ее бледное горло пульсирует от крика, волосы снова падают за плечи, по щекам текут слезы.

– Увези меня, – молит она, – увези меня, прежде чем это сделают они.

– Еще не время, Агнес. Время еще не пришло.

Поставив фонарь на землю, Конфетка осторожно и медленно забирается в карету.

– Я скоро помогу тебе уйти отсюда. Скоро, я обещаю. Но сначала тебе нужно согреться, лечь в твою удобную, мягкую постель, отдохнуть.

Она обхватывает Агнес сзади, ловко поддерживает ее за подмышки, горячие и влажные от температуры.

– Пойдем, – говорит Конфетка и поднимает миссис Рэкхэм с пола.