Багровый лепесток и белый

И, пристыженный бессердечием собственных слов, добавляет:

– Разве ты не видишь, что так жить нельзя?

– Прости, Уильям, – гладит она его по плечам. – Я могу играть только свою роль, как умею.

И с облегчением видит – получилось. Он крепко обнимает ее, тихонько и жалобно постанывая; напряжение понемногу начинает отпускать его; он готов к чему-то вроде исповеди.

– Я нуждаюсь, – шепчет он настойчиво и заговорщически ей в ухо, – я нуждаюсь в твоем совете. Я должен принять решение. Самое трудное решение моей жизни.

– Да, любовь моя?

Он стискивает ее талию, прочищает горло и выпаливает скороговоркой, комкая и глотая слова:

– Агнес сумасшедшая, она давно сошла с ума, с этим невозможно справиться, и, короче говоря, в общем, я считаю, что ее необходимо изолировать.

– Изолировать?

– В сумасшедшем доме.

– Так. – Она снова принимается гладить его плечи, но вина делает его настолько обидчивым, что секундная пауза воспринимается как пощечина.

– Ее там могут вылечить, – доказывает он неуверенно и поэтому с горячностью. – Там она будет под постоянным присмотром докторов и сестер. Она вернется домой другим человеком.

– Так… На какой день ты договорился?

– Я на целые годы опоздал с этим! На двадцать восьмое, черт побери! Доктор Керлью вызвался… ну… сопровождать Агнес до места. Называется санаторий Лабоба.

И странно нарочитым тоном добавляет:

– В Уилтшире.

Будто уточнение местности должно окончательно рассеять все сомнения в достоинствах клиники.

– Значит, ты уже принял решение, – говорит Конфетка. – Так какой совет ты надеялся получить от меня?

– Мне нужно знать, – он со стоном утыкается лицом в ее шею, – мне нужно знать… что это… что я не…

Она кожей чувствует, как собирается в морщины его лоб, ощущает подергивание его подбородка…

– Мне нужно знать, что я не чудовище! – выкрикивает он, корчась от муки.

Легчайшим, нежнейшим движением Конфетка ерошит его волосы, осыпает поцелуями голову.

– Тише, – воркует она, – ты сделал все, что мог, любимый. Что только мог, и ты делал так всегда, с вашей первой встречи, я не сомневаюсь. Ты… ты хороший человек.

Он громко стонет от горя и облегчения. Вот чего он с самого начала и хотел от нее, для этого он и вызвал гувернантку из детской. Она крепко обнимает его, чувствует, как он обмякает в ее объятиях, – и стыдится. Она знает: ни одно унижение, на которое она соглашалась, ни одна мерзость, наслаждение которой изображала, не могут сравниться по низости с этим.

– А если Клара расскажет Агнес о твоих планах?

Гнусный вопрос, но она должна его задать, и она уже до такой степени погрязла в вероломстве, что какая теперь разница… Горький привкус заговора на языке – ядовитая слюна леди Макбет.

– Она не знает, – бормочет Уильям в ее волосы. – Я ей не сообщил.

– Но что, если двадцать восьмого…

Он высвобождается из ее рук и сразу начинает расхаживать по кабинету – глаза безжизненны, плечи ссутулены, руки возбужденно тискают одна другую.

– Я отпускаю Клару на несколько дней, – говорит он. – Бог знает, сколько свободных дней я ей задолжал, не говоря уже о бессонных ночах.

Он смотрит на окно, щурится.

– И я тоже уеду двадцать восьмого. Прости меня, Господь, Конфетка, я не в силах быть дома, когда будут увозить Агнес. Я… У меня дела. Я уезжаю завтра утром. В Сомерсете есть человек, который утверждает, что изобрел способ анфлеража, который не требует спирта. Он уже несколько месяцев шлет мне письма, приглашает приехать и удостовериться на месте. Скорее всего, шарлатан, но… Ах, ну уделю ему час времени. А когда вернусь… Что ж… Будет уже двадцать девятое декабря.

Две яркие картины бок о бок вспыхивают в воображении Конфетки. На одной Уильяма вводят в залитое мертвенным светом логовище плотоядно ухмыляющегося фигляра, окруженного булькающими и пенящимися колбами. На другой – Агнес рука об руку с доктором Керлью, человеком, который в ее дневниках зовется прислужником Сатаны, демоном, инквизитором и кровопийцей; тюремщик и узница шагают, как отец и невеста, к ожидающему их экипажу.

– А если Агнес окажет сопротивление доктору?

Уильям еще нервозней стискивает руки.

– Было бы гораздо лучше, если бы Клара не создавала трудностей с настойкой опиума. Сейчас Агнес не спит и постоянно настороже. Язычком пробует все, что ей дают, – совсем как кошка…

И он бросает взгляд на потолок, как будто возлагает ответственность на некую губительную силу в небесах – обрушившую на него эту беду.

– Но доктор Керлью придет не один. С четверкой крепких мужчин.

– С четверкой?

Конфетка холодеет от ужаса, когда представляет себе пятерых здоровенных посторонних мужланов, которые набрасываются на маленькое, истощенное тело Агнес.

Уильям перестает ходить и глядит прямо на нее измученными, налитыми кровью глазами, умоляя принять еще одну маленькую его гнусность.

– Если выйдет нечто малоприятное, – продолжает он, нащупывая платок, чтобы вытереть пот со лба, – то дополнительные люди лишь обеспечат достойное выполнение задачи.

– Конечно, – слышит свой голос Конфетка. Внизу все звонят и звонят.