Багровый лепесток и белый

Агнес зачарованно следит за приготовлениями к мессе, ей хочется принять в них участие, но она понимает — этого нельзя. Из того, что она не знает никого из прихожан, вовсе не следует, что и ее никто из них не знает (как-никак, она жена Уильяма Рэкхэма, того самого Уильяма Рэкхэма), а позволить себе спровоцировать слухи она не может. Мир еще не готов к тому, чтобы узнать о ее повторном обращении в Истинную Веру.

— Introibo ad altare Dei,[62] — возвещает отец Сканлон, и служба начинается. Агнес следит за нею из теней, беззвучно повторяя латинские слова. В душе она переносит себя в озаренный свечьми центр всеобщего внимания; когда священник склоняется, чтобы поцеловать алтарь, она тоже клонит голову; всякий раз, как он осеняет себя крестом, Агнес тоже крестит грудь; рот ее увлажняется при каждом воображаемом прикосновении к хлебу и вину, губы разделяются, чтобы впустить в себя Бога.

— Dominus vobiscum,[63] — восторженно шепчет она в унисон с отцом Сканлоном. — Et сит spirito tuo.[64]

После, когда церковь пустеет, Агнес решается выйти из теней, чтобы побыть наедине с религиозными прикрасами своего детства. Она проходит мимо сидений, которые занимала когда-то с матерью и которые, хоть на них теперь и размещаются другие люди, безошибочно узнаются по выщербинкам и изъянам древесины. Ничто в памятном ей убранстве храма не изменилось, только в апсиде появилась новая мозаика, представляющая небесное коронование Марии — чрезмерно яркой и с каким-то неправильным носом. Успокоительно неизменным остался и изображающий Успение Девы фарфоровый овал за алтарем, на котором Она возносится, высвобождаясь из пухлых, цепляющихся за Нее ручек отталкивающего обличия херувимов, роящихся у Ее ног.

Агнес гадает, много ли еще пройдет времени, прежде чем она решится открыто отвергнуть англиканскую веру и получит здесь собственное место — на свету, вблизи алтаря. Не очень много, надеется она. Правда, она не знает, к кому надлежит обратиться с просьбой о таком месте, дорого ли оно ей обойдется и как за него придется платить — еженедельно или ежегодно. Впрочем, в таких вещах должен хорошо разбираться Уильям — вот только может ли она довериться ему?

Однако начать следует с самого важного: необходимо сделать что-то, способное сократить срок, который ее матери еще предстоит провести в Чистилище. Молился ли кто-нибудь за Вайолет Ануин со дня ее смерти? Скорее всего, нет. Судя по тому, что на похоронах ее присутствовали лишь англиканские приятели лорда Ануина, друзей-католиков у нее не осталось.

Агнес всегда полагала, что в Чистилище матери придется пробыть очень долгое время, — прежде всего, в наказание за то, что она стала женой лорда Ануина, а после и за то, что позволила ему отнять у нее и у Агнес их веру.

Открыв при свете алтарного канделябра свою новую сумочку, Агнес роется в пудреницах, нюхательных солях и пуговичных крючках, пока не находит сильно измятую и потертую молельную карточку, на одной стороне которой отпечатан гравированный Иисус, а на другой — молитва об отпущении грехов, с гарантией урезающая дни, недели и даже месяцы полученного грешником наказания. Агнес прочитывает инструкции. Невыполнение требования, согласно коему ей следовало бы только что побывать у причастия, Бог, войдя в ее обстоятельства, скорее всего оставит без внимания, что же до всех прочих, Агнес им вполне удовлетворяет: она исповедовалась, она стоит сейчас перед распятием, она знает наизусть «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Отцу за Папу». Агнес прочитывает эти молитвы — медленно и внятно, а за ними и ту, что отпечатана на карточке.

— …Они пронзили руки мои и ноги мои, — выговаривает Агнес последние слова молитвы. — Они перечли все кости мои.

Закрыв глаза, она ожидает покалывания в ладонях и ступнях, неизменно сопровождавшего чтение этой молитвы, когда она, еще девочкой, просила Бога смилостивиться над смутно припоминаемыми ею тетушками и любимыми историческими деятелями.

Дабы придать молитве добавочную крепость, Агнес проходит нефом туда, где горят обетные свечи, и зажигает еще одну. Пронзенный сотней дырок поднос из желтой меди выглядит так, как ему и следует выглядеть, даже комочки оплывшего воска вокруг дырок имеют такой вид, точно их не отскребали с тех пор, как Агнес в последний раз стояла у этого подноса.

Затем она останавливается под кафедрой проповедника, на что в детстве никогда не решалась, поскольку верхушку кафедры венчает резное изображение тяжеловесного орла, на спине и крыльях которого покоится Библия, а голова его смотрит вниз — прямо на того, кто под ней стоит. Бесстрашно — ну, почти бесстрашно — Агнес вникает взглядом в тусклые деревянные глаза птицы.

Именно в этот миг начинают звонить церковные колокола, и Агнес приходится вглядываться в глаза орла все пристальнее, ибо как раз по такому сигналу магические существа и оживают. «Дон, дон, дон» — говорят колокола, однако резная птица остается неподвижной, и когда звон прекращается, Агнес отводит взгляд в сторону.