Багровый лепесток и белый

Ей хотелось бы навестить и возвышающегося за кафедрой распятого Христа, проверить правильность своего воспоминания, согласно которому средний палец Его левой руки отломился и был затем приклеен обратно, однако она понимает — время идет, пора отправляться домой. Уильям, верно, и так уж теряется в догадках о том, что с ней сталось.

Шагая по центральному проходу, Агнес возобновляет знакомство с чередой висящих высоко на стенах картин, которые повествуют о крестном пути Христа. Только знакомство это происходит в обратном порядке — от Снятия с Креста до Суда Пилата. Зловещие картины тоже не изменились за тринадцать лет, сохранив всю свою глянцевитую грозность. В девочках эти сцены страданий, разыгранные под угрюмым грозовым небом, пугали Агнес: она зажмуривалась, увидев на мертвенно серой коже поблескивающую отметину березовой розги, тонкие струйки темной крови на исколотом терниями челе и, в особенности, пробиваемую гвоздем правую ладонь Христа. В те дни ей довольно было лишь мельком, случайно, увидеть взмах крокетного молотка, как собственная ее ладонь судорожно сжималась в кулак, который она еще и обертывала, оберегая его, тканью своей юбки.

Сегодня Агнес смотрит на эти картины иначе, ибо и сама перенесла уже многие муки и знает, что существуют вещи похуже страдальческой смерти. Более того, она понимает теперь то, что никак не могла понять в детстве, а именно: почему Иисус, если Он владел волшебной силой, позволил убить Себя. Ныне Агнес завидует этому осененному нимбом мученику, ибо Он был существом, которое, совсем как Психо и мусульманские мистики из книг спиритуалистов, обладало способностью возвращаться к жизни целым и невредимым даже после того, как Его убивали. (В случае Христа не совсем целым, не признать этого Агнес не может, поскольку на руках и ногах Его все же остались пробоины, но с другой стороны, для мужчины это не такое уж и несчастье, не то что для женщины.)

Перед тем как уйти, она останавливается в двери вестибюля и ненадолго вглядывается в лицо осуждаемого Пилатом Иисуса. Да, никакой ошибки, — спокойная, почти самодовольная невозмутимость человека, знающего: «Меня убить нельзя». Точно такое же выражение, как у африканского вождя на погребальном костре (выгравированного очевидцем или кем-то еще, автором книги «Чудеса и их механизм», которая лежит сейчас под кроватью Агнес, укрепляя ее душу). Сколь многие люди из прежней истории выжили после смерти, а вот ее, так старательно вникавшую в эту тему, из их элиты исключили! Почему? Она же не просит славы — в конце концов, она не сын Божий, — никому даже и знать не обязательно, что она прошла через это, ведь она всегда была такой сдержанной и скромной!

Впрочем, не стоит портить грустными мыслями день столь чудесный. Все-таки, она получила отпущение грехов и читала латинские молитвы в лад со священником ее детства. И Агнес торопливо покидает церковь, не глядя ни вправо, ни влево, противясь соблазну задержаться у лотков, с которых торгуют здесь душеспасительными вещицами, посравнивать, как в детстве, одни живописные миниатюры с другими, попытаться понять, какой из Агнцев самый наилучший, какая Дева лучше других, какой Христос — и так далее. Ей нужно вернуться в Ноттинг-Хилл и немного отдохнуть.

На улицах уже стемнело. На миг она замирает в нерешительности — как же ей возвратиться домой? — но тут же и вспоминает о волшебном подарке Уильяма, принадлежащем теперь только ей одной брогаме. Агнес все еще не удается вполне поверить, что она обладает им, однако вот он, стоит напротив церкви у мастерской каменотеса. Гнедые лошади мирно поворачивают при ее приближении головы с шорами на глазах, а на облучке сидит, окутанный трубочным дымом…

— Чизман? — зовет Агнес, но тихонько, почти шепотом, ибо она все еще репетирует роль его хозяйки.

— Чизман! — снова зовет она, на сей раз достаточно громко, чтобы он услышал ее. — Домой, пожалуйста.

— Будет исполнено, миссис Рэкхэм, — такой ответ дает он ей, и несколько мгновений спустя Агнес уже сидит в карете и плечи ее легко вжимаются в обивку, когда лошади рывком берут с места. Какой, все-таки, замечательный брогам! Поимпозантнее, чем у миссис Бриджлоу, и обошелся, по словам Уильяма, в 180 фунтов. Расход немалый, однако вещь того стоит, да и куплена как раз вовремя, — Сезон и так уж близится к концу.

Она простила Уильяма, не спросившего у нее совета; брогам безупречен, да и Чизман почти никаких усовершенствований не требует (начать с того, что он повыше и покрасивее кучера миссис Бриджлоу). И потом, ясно ведь, как ужасно важно было для Уильяма преподнести ей сюрприз. И сюрприз действительно получился — на прошлой неделе она сказала Уильяму, что у нее есть дело в городе, и спросила, не знает ли он, когда отходит следующий омнибус, а Уильям ответил: «Но почему бы тебе не поехать на брогаме, дорогая?».

— Как это, на каком брогаме? — естественно, поинтересовалась она.

— На твоем и моем, дорогая, — сказал Уильям и, взяв ее за руку, повел смотреть сделанный им на день ее рождения подарок.