Багровый снег

Не через четверть часа, а через пять минут поезд отошел от станции в направлении Макеевки. Там, на митинге в «Макеевской Советской Республике» шахтеры решили арестовать Чернецова. Враждебная толпа тесным кольцом окружила его автомобиль. Василий Михайлович спокойно вынул часы и заявил:

– Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую…

Рудокопы хорошо знали, что такое сотня Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдет со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников…

Путь партизан-чернецовцев был овеян всевозможными легендами, но каким кратким был этот славный и беспримерный путь! Во время боя под станицей Глубокой Адя Митрофанов находился рядом с командиром. Василий Михайлович был ранен. Спасти его юные партизаны не могли, но не смели и покинуть в этот грозный момент. Они сражались отчаянно и были захвачены в плен вместе с Чернецовым. Тогда Адя второй раз оказался в большевистском плену. Ни малейшего страха он не чувствовал, отчего-то будучи уверенным, что, сбежав один раз, сбежит и в другой, и уж непременно сумеет вызволить своего командира. На удивление так и вышло. Воспользовавшись удобным моментом, Чернецов и часть его отряда сумели бежать. Дабы не подвергаться лишнему риску, решили временно распылиться, выбраться из опасной местности, а после воссоединиться. Очень тревожно было Аде оставлять своего командира, но приказ есть приказ… Кадет Митрофанов и двое его товарищей стали пробираться к Новочеркасску. Василий Михайлович отправился в родную станицу. Позже Адя узнал, что там Чернецов был предательски выдан большевикам и изрублен их главарём Подтёлковым… Так закончил свой героический путь донской Иван-Царевич. Это был тяжёлый удар для всех Добровольцев и для большой части казачества. Для Ади же эта утрата была сравнима лишь с потерей отца. Теперь он мечтал отыскать негодяя Подтёлкова и убить его в бою, отомстив за смерть Василия Михайловича.

Участие в партизанском отряде закалило юного кадета, окончательно выплавила из него сильного, отважного и подчас беспощадного воина. Теперь Адя очень хорошо знал, что такое смерть. Он не раз сам чудом ускользал от неё, он закрывал глаза своим убитым друзьям, он сам не раз убивал в бою… Встретившись после всего пережитого, с лучшим другом Сашей Рассольниковым, он немного взгрустнул об утерянных грёзах, которые ещё так живы были в чистом и невинном сердце Саши, сердце мечтателя и поэта, восторженном, сострадающем… Он обрушил на Адю целый водопад вопросов, умоляя подробно рассказать обо всём. И Адя рассказывал, временами начиная раздуваться от гордости, вдохновенно, а то вдруг сникал и умолкал, вспомнив лица убитых друзей… Саша ещё не ведал изнаночной стороны войны, её горя и грязи. Ему война всё ещё казалась захватывающим приключением в духе его любимых романов, а сам себя он представлял не то юным и благородным шотландцем Квентином Дорвардом, не то Бог ещё знает кем, а на деле больше всего походил на Николеньку Ростова, такого же наивного и чистого мальчика, готового всем услужить, со всеми поделиться последним, всех жалеющего и прощающего, и мечтающего о подвиге… Саша слушал друга, широко распахнув свои серые глаза, в которых читалось искреннее восхищение, от которого Аде делалось порой даже неловко. Тогда он впервые подумал, что, пожалуй, не стоило бы Саше заниматься военным ремеслом, что это не его стезя. Если крепкий, сильный Адя выглядел года на два старше своих лет, то хрупкий, болезненный Саша, младший его на год, казался совсем ребёнком.

Во время похода кадет Митрофанов всячески опекал своего друга, старался всегда быть рядом с ним, чтобы защитить в случае нужды. Он всё время чувствовал, будто Саше грозит какая-то опасность, а тот словно и не замечал этого. «Очарованный партизан» – прозвали его в полку.

– Вот, закончится наша одиссея, – любил мечтать Саша, – и когда-нибудь мы будем рассказывать внукам об этих славных делах, показывать им места нашей боевой славы. Я напишу большую поэму и расскажу в ней обо всех боях и героях… Пройдут годы, и новые кадеты выберут военную стезю, вдохновлённые нашими подвигами. Ах, как это будет хорошо!

Бледное, худое лицо его с острым подбородком оживлялось и светилось, а из груди, между тем, рвался с трудом сдерживаемый кашель. Саша простыл ещё в самом начале похода и с той поры кашель не покидал его, и Адя беспокоился, как бы он не перерос в чахотку, которая некогда уже угрожала другу. А сам Саша и тут не проявлял ни малейшего волнения, никогда ни на что не жаловался. Даже война не заставила его спуститься с облаков, он и её видел сквозь призму своих грёз.