Багровый снег

В следующий раз они встретились в парке, и Митя катал её на лодке по ещё холодной глади пруда, в которую она погружала свою красивую руку. Её волосы пламенем горели на солнце, а по губам бродила странная улыбка. Она казалась воплощённой загадкой, Джокондой, тайну которой люди пытаются постичь веками. Сердце Мити учащённо билось. Впервые в жизни науки не шли ему на ум, он всё яснее осознавал, что к Полине его влечёт вполне земное желание, естественное для становящегося мужчиной юноши. И время от времени являлись ревнивые мысли: что если у неё есть кто-то? Ведь она тоже земная женщина, женщина зрелая, придерживающаяся передовых взглядов, сильная и самостоятельная личность… И кто для неё Митя? Мальчишка гимназист, с которым забавно скоротать время? Несколько раз Митя зарекался не ходить больше к Полине, но ничего не мог с собой поделать и шёл вновь. А она встречала его всегда радушно, с охотой вела глубокие, интересные беседы, угощала кофе, который очень любила… Митя страшился, что об этих встречах станет известно. Хотя ничего предосудительного в них не было, но ведь злые языки пустят такую молву… И как это скажется на Полине? На её репутации?

А Полину репутация, кажется, не волновала вовсе… Митя узнавал её всё с новых сторон. Оказалось, что она ещё сочиняла стихи в духе декадентов. Прочтя их, Митя подумал, что Полина, должно быть, не верит в Бога. Даже икон не было в её маленькой квартире…Это открытие не ужаснуло юношу, поскольку вопросы веры никогда не тревожили его, и всё-таки он спросил:

– Скажите, Полина, вы разделяете учение Дарвина?

– Вы не это хотели спросить, Митенька, – снова промелькнула загадочная улыбка по губам. – Вы хотели узнать, верую ли я? Для вас это важно?

– Нет… В общем-то…

– А для меня важно, – неожиданно сказала Полина. – Мне очень важно понять, верую я или нет. А я не могу этого понять. Мои родители были людьми набожными, а я… А я Бога не знаю. Но и отринуть не могу. Один мудрый человек советовал: на вопрос, есть ли Бог, всегда отвечайте утвердительно. Если Его нет, то вы ничего не теряете. А если Он есть, то от отрицательного ответа теряете многое. Разумно, не правда ли? А я не могу… Мои родители любили уповать на загробную жизнь, где всем воздастся… А я не хочу ждать загробной жизни, которой, может быть, нет никакой! Я хочу, чтобы здесь, в этой жизни, всё было иначе…

– Вы революционерка? – неожиданно догадался Митя, вновь ничуть не ужаснувшись этому предположению.

– Когда-то была пламенной… В пятом году… Ах, как тогда кровь горяча была! У меня, Митенька, наследственность: отец-народник. Он, правда, потом набожным стал, но в нём это как-то уживалось… Вы знаете, в русском человеке поразительно могут уживаться противоположности… Я в пятом году стала членом партии социал-революционеров. Так до сих пор и состою… Хотя и пассивно.

– Вы эсерка? – поразился Митя, мгновенно вспомнив вереницу террористических актов, шлейфом тянущихся за этой партией.

– Да. Вас это пугает?

– Нет…

– И не должно пугать. Агитировать вас я не буду. Не хочу совращать малых сих… – и снова странная улыбка (не над ним ли смеётся?). – Пусть этим другие занимаются.

Их встречи продолжались месяц, пока однажды Митя случайно не увидел её на бульваре под руку с каким-то господином. Они о чём-то оживлённо беседовали. Затем незнакомец остановил извозчика, помог Полине сесть, устроился рядом, приобняв и украдкой поцеловав её. Митя замер на тротуаре. Проезжая мимо, Полина заметила его, обернулась, но кони быстро унесли её прочь.

Домой он вернулся, как громом поражённый, заперся у себя в комнате, соврав родным, что должен заниматься, и повалился на постель, чувствуя, как полыхает голова. Митю душила ревность и обида. Она просто смеялась над ним всё это время, держала рядом от скуки! Он бросал ей несправедливые обвинения, представлял, как придёт к ней, и выскажет всё, обличит её лживую натуру, порывался написать… К утру горячка прошла, и Митя решил ограничиться тем, чтобы просто никогда больше не видеться с Полиной и скорее забыть её. Шёл последний гимназический месяц, а он, как идиот, не мог сосредоточиться, и в первый раз за всё время учёбы получил неуд, чем изумил педагога, обеспокоенно посоветовавшего юноше побыть пару дней дома и поправить здоровье, видимо, расстроенное чрезмерным умственным напряжением:

– Вы, Рассольников, должно быть, просто переусердствовали в своём стремлении к знаниям. Передохните, покажитесь доктору. Так ведь и загнать себя недолго. У вас прекрасные способности, вам ни к чему перегружаться. Нагрузки надо соизмерять, учтите это.

А за неделю до выпуска Митя получил от неё письмо. Ровные строки, чёткий почерк с нажимом…

«Мой искренний и дорогой друг Дмитрий Афанасьевич!