Баязет

Но, сколько ни бился, напрягаясь, у солдата ничего не получилось, и тут сверху раздался радостный крик часового:

– Братцы, зашевелились!

Все выбрались на крепостные фасы, откуда было далеко видно, и взору людей открылась торжественная, незабываемая картина: «построение перед боем» – так называлась эта картина.

– Красота! – воскликнул Некрасов.

Долина, раскинувшаяся на подступах к Баязету, была словно разделена на клетки шахматной доски. И вот чья-то невидимая, но опытная рука вдруг легко и почти игриво расставила по этим клеткам фигуры взводов, рот и батальонов. Казачьи сотни в крутом разбеге сделали широкий заезд по кругу, волоча за собой длинный шлейф бурой пыли, и вот уже осадили на повороте, оцепив фланги будущей битвы. Обдуманно и несуетливо фигуры войска начали перемещаться по горной плоскости – ход за ходом, этап за этапом, избегая препятствия, готовя противнику поражение.

– Господа, – воодушевился Штоквиц, – узнаете ли вы руки Тер-Гукасова? Это наверняка он выходит сюда, к нам…

Евдокимов раскрыл рот, и в горле его что-то захрипело.

– Что с вами? – спросили его.

– Я хотел крикнуть «ура», – стыдливо признался юноша…

Турки ответили огнем: орудия, фальконеты, винтовки, ружья – все было пущено в дело, и Штоквиц велел Карабанову пойти к Потресову:

– Скажите, чтобы не скромничал. Пусть тратит все, до последнего заряда. А вы, Клюгенау, можете приступать к открытию ворот!..

Когда Карабанов пересекал двор, турецкие шарохи уже рвались осколками, разбиваясь о стены. Через весь двор, по направлению к госпиталю, полз, волоча разбитые ноги, очередной раненый. Потресов был на своей батарее, единственная пушка которой выглядывала мордой в окно второго этажа.

– Знаю, знаю, – отмахнулся майор. – Сами не дураки. Уже догадались…

Канониры работали медленно, остерегались делать лишние движения, заряды подносили вдвоем, фейерверкер устанавливал прицел. После каждого выстрела каземат наполнялся пороховым газом, настил пола хрустел и вздрагивал, оседая книзу.

– Не боитесь? – спросил Карабанов.

Потресов подошел к грудь картузов, уселся поудобнее.

– А чего мне бояться, – ответил он, – если я заговоренный. Каждый вечер из хурды своей вытрясаю пули, а в меня – ну хоть бы одна!

За стенами цитадели уже закипала, кроваво пенясь и взрываясь криками, битва за снятие осады, и Карабанов сказал:

– Да, господин майор, честно говоря, не думал я выжить.

– Вам что, – отозвался Николай Сергеевич, – вы молодой, вы долго жить будете. Да и забот у вас не прибавится. А вот мне…

Артиллерист вздохнул и в паузе между выстрелами, разгоняя перед собой синие волокна дыма, закончил:

– Как-то там дщери мои поживают без батьки? Наверное, писем для меня скопилось немало? Они ведь у меня, Андрей Елисеевич, хорошие, – выговорил он с удовольствием в голосе. – Душевные девицы…

Блеснуло вспышкой огня, по плечам и по голове Карабанова забарабанили чем-то тяжелым. В грохоте и протяжном звоне оседала пыль. Майор Потресов схватил Карабанова за плечо и, сползая с картузных мешков, пригнул поручика к самой земле.

– Потресов, да… пустите! – выкрикнул Андрей.

В рассеянном дыму обозначился разбитый скелет лафета, вокруг лежали мертвые канониры, и Потресов все дальше и дальше сползал с картузов, не выпуская плеча поручика.

– Господин майор… да встаньте же!

И только сейчас Карабанов вдруг понял, что Потресов убит наповал осколком деревянной щепы, которая вонзилась ему в грудь, подобно острому кинжалу. Он выдернул щепу, приник к груди майора, чтобы уловить биение сердца, но это было бесполезно.

Сердце старого солдата уже молчало.

– Боже мой, – всхлипнул Карабанов, ощупывая себя, и такая страшная жалость к майору душила его, какой еще никогда не испытывал он в своей жизни ни к женщине, ни к ребенку, ни к самому себе…

«Хорошие…» – вспомнил поручик, и если бы мог тогда разорвать себя на восемь кусков, то каждым бы куском таким навеки прирос к дочерям Потресова, и они были бы, наверное, счастливейшими на свете…

Вышел на двор, продолжая плакать.

– Помогите вынести, – сказал Андрей солдатам. – Майора убило там… И канониров, кажется, тоже!

Клюгенау ничего этого не слышал – его пионеры отваливали от ворот камни, откатывали прочь телеги. Штоквиц уже выстраивал людей на дворе с оружием и вещами, чтобы сразу же выходить из крепости. Битва неудержимо подкатывалась к самым стенам цитадели, и турецкое войско, теряя на бегу награбленное, спешило по Ванской дороге. Старый гренадер Хренов тоже подошел к воротам, аккуратно поставил в козлы винтовку. Котомку свою проверил слегка на ощупь, махнул рукой.

– Кажись, – сказал он, – казенного-то за мной ничего и не было вроде?

Клюгенау посмотрел на старика из-под очков:

– Небось, отец, первым выйти желаешь?

Старый вояка вскинул котомку за спину:

– Да по совести уж скажу: все бы оно и ничего, да под конец-то уже… надоело!

Клюгенау поцеловал старика в обе щеки.

– А ведь ты красивый, старик! – сказал ему прапорщик. – Я только сейчас заметил, какой ты красивый…

Ворота Баязета с тяжким скрежетом открывались перед ним.

ФАЗАНЫ И ШАЙТАНЫ