Бакарди и долгая битва за Кубу

склонами Сьерра-Маэстра. Однако основывать здесь город он не стал – берега бухты были

густо населены индейцами племени таино. Лишь в 1514 году Диего Веласкес, один из

спутников Колумба, покорил аборигенов. Вождь местных таино Атуэй отчаянно

сопротивлялся захватчикам, но в конце концов Веласкес и его люди взяли его в плен и

сожгли заживо. Спутник Веласкеса Бартоломе де лас Касас, испанский священник,

рассказывал, что перед самой казнью один монах пытался обратить Атуэя в христианскую

веру, уверяя вождя, что если он примет христианство, то попадет на небеса и обретет там

вечное блаженство, а если откажется, то ему верная дорога в ад, где его ждут вечные

муки.

Говорят, что в ответ Атуэй поинтересовался:

- Скажи мне, много ли на небесах христиан?

- Да, - отвечал монах, - но туда попадают только добрые христиане.

- Тогда мне это ни к чему, - рассудил Атуэй. – Даже лучшие из них никуда не

годятся, и я не желаю оказаться там, где есть хоть один из них.

История Атуэя заворожила Эмилио Бакарди, и в одной из своих статей он назвал

индейского вождя «первым кубинским мучеником». (Многие годы спустя, когда Бакарди

начали варить пиво, они сделали слово «Атуэй» своей торговой маркой, а на этикетке

поместили стилизованное изображение индейского вождя). По мнению Эмилио,

героическое сопротивление Атуэя испанским конкистадорам и миссионерам легло в

основу традиции «непрекращающегося восстания» в Сантьяго и его окрестностях, где

поросшие густым лесом горы служили великолепным убежищем – сначала для беглых

рабов, а потом и для борцов за независимость Кубы, так называемых mambises.

Диего Веласкес основал город Сантьяго в 1514 году и в качестве правителя Кубы

немедленно объявил его столицей острова. Он учредил там муниципальное

правительство, первое в Новом Свете, и долгие годы Сантьяго оставался главным городом

испанских территорий. Именно из Сантьяго в 1518 году отплыл покорять ацтекскую

Мексику Эрнан Кортес, успевший побывать первым мэром города. Его соратники-

конкистадоры Эрнандо де Сото, Хуан Понсе де Леон и Франсиско Писарро тоже были из

Сантьяго. Однако в 1553 году испанский правитель Кубы переместил свою резиденцию в

Гавану, положив конец владычеству Сантьяго как столицы острова, и с этого времени

началось соперничество между двумя городами.

Гавана, стоявшая на западной оконечности острова, находится от Сантьяго на

восточном побережье на таком же расстоянии, как Бостон от Ричмонда, а земли между

ними были труднопроходимы и почти не освоены. В Сантьяго сложилась особенная

атмосфера, во многом более близкая карибским соседям, чем Гаване. Город отделен от

Ямайки и Гаити всего лишь полосой воды, и в гавани постоянно сновали суда. Именно в

Сантьяго и его окрестности бежали в 1791 году, после восстания рабов и революции на

Гаити, французские колонисты, а когда Франция была вынуждена отдать Луизиану США,

в Сантьяго появилась новая волна французской иммиграции. Испанское владычество,

французское влияние и многочисленное свободное чернокожее население сделали

Сантьяго самым многонациональным городом на Кубе.

В молодости, бродя по городским улицам, Эмилио Бакарди слышал приветствия на

самых разных африканских диалектах, по-английски, по-французски, на наречии

гаитянских креолов, а кроме того, конечно, по-каталонски и на кастильском диалекте

испанского языка. Население города составляло всего двадцать тысяч человек, и более

половины из них были рабы или бывшие рабы, однако в Сантьяго кипела культурная

жизнь – по большей части благодаря испанским переселенцам, которых называли

peninsulares («полуостровные») в противоположность criollos (креолам), родившимся на

острове, а также французским плантаторам и коммерсантам, пустившим здесь корни. Во

времена Эмилио в Сантьяго действовало Филармоническое общество и городской театр,

где были оперная и балетная труппы, ставили комедии, играли камерные концерты,

устраивали балы-маскарады и даже акробатические представления.

Однако испанское управление предполагало, что официально санкционированная

социальная жизнь должна была в основном вращаться вокруг интересов далекой

испанской монархии, прибытия и отбытия испанских военных и их семейств и

деятельности католической церкви, которая горячо поддерживала Мадрид. В местном

соборе висел портрет королевы Изабеллы II, и при каждом сколько-нибудь важном

событии в жизни ее величества в соборе служили особую мессу, а в Филармоническом

обществе устраивали бал в ее честь. Испанские военные, посещавшие подобные

мероприятия, считались завидными женихами для местных девиц, по крайней мере для

тех, чьи отцы были верными подданными испанской короны. Обстановка в обществе в те

дни отражена в едкой эпиграмме:

Жиль мечтает выдать дочку