Бах

Вот Баха пригласили написать музыку к новому фильму. И композитор с азартом берется за дело. Сценарий понравился ему. В нем есть множество забавных, интересных сцен, к которым музыка просто необходима. Бах обговаривает условия контракта, сроки, просит подробный сценарий. Кстати, читатель знает прекрасно этот фильм. Он называется «Жертвоприношение». Режиссер — Андрей Тарковский.

Тарковский давно знаком с Бахом. Они друзья. Бах чуть постарше. Но, в силу легкого и веселого баховского характера, они — на равных.

Вот они сидят за столиком в летнем кафе и потягивают пиво (Бах явно демонстрирует привязанность к «Будвайзеру»! ). Нужно обсудить замысел фильма и все его сценически-музыкальные перипетии. Задумка серьезная. Даже — философская. Снимать будут в Скандинавии. Бах с трудом представляет себе те места. Он там не бывал. Тарковский говорит, что это — не важно. Важен не антураж. Важно философское звучание.

Бах со смехом рассказывает Тарковскому о своем давнем приятеле Хендрици — Пикандере. Пикандер — это у него псевдоним такой. Работает, между прочим, в основное время как почтовый чиновник! Неунывающий толстяк! Он всегда писал Баху либретто для его воскресных кантат.

Тексты слабенькие, так себе, — улыбается Бах, — но сколько рвения и азарта у Пикандера! Всегда сочиняет свои вирши к сроку и никогда не подводит «смежника». С ним мы работали душа в душу! Где-то он теперь? Давненько что-то не встречались. Должно быть, бросил свою контору. Небось, подвизается в редакции какого-нибудь модного развлекательного журнала! У него всегда была непреодолимая тяга к выходам на широкую публику…

Нам тексты, слава Богу, не нужны, — успокаивает его Тарковский, — в фильме должно быть очень мало слов. Если слово — то символ. Если символ — то, значит, к нему нужна музыка. Ну вот, например, помнишь, Иоганн, есть притча о сухом, мертвом древе, которое начнет цвести и плодоносить, если принести жертву?…

Да, да, Андрей, — произносит уже серьезно Бах, — я сам сочинил недавно «Opfer». Приятель один заказал. Кажется, начинаю догадываться, что ты вкладываешь в понятие жертвоприношения… Знаешь, я напишу для фильма арию-сопрано. Она будет начинаться словами «Erbarme dich». Пусть поет чистый и светлый женский голос! У меня, кстати, Анна очень любит мурлыкать! Тебе следует послушать ее пение…

В это время у Тарковского звенит механическим голоском сотовый, — и режиссер отвлекается:

Да, да, — кричит он в трубку, — сейчас в Берлине! Сижу в кафе с Бахом! С Бахом, говорю! Он музыку будет сочинять; да, он согласился, вот обсуждаем детали…

И, обращаясь уже к реальному собеседнику:

Из Швеции. Спрашивают, что за музыка будет… А ты заметил, что в своем мобильнике я поставил твою «Шутку» из оркестровой сюиты? Самая, кстати, сейчас востребованная мелодия; на любом перекрестке звенит минимум у трех пользователей! Можешь гордиться!

Друзья смеются. Бах, вдруг напустив серьезность, важно ответствует:

А я себе, пожалуй, что-нибудь из Оффенбаха выберу! У него там чудные фривольные «песенки» есть.

Кстати, твой фа-минорный хорал к «Солярису» даже старику Лему понравился! О фильме-то он отозвался как-то кисловато, а вот музыка, говорит, попадает в цель! Так что давай, дружище, дерзай!

Мы представили здесь приятелей как граждан мира, не разделенных ни барьером времени, ни языковыми, ни идеологическими преградами… Возможно ли это?

Но именно так они общаются в фильме!

«Любое искусство стремится к тому, чтобы стать музыкой».

(Уолтер Пейтер)

Сохранность

Восстановленный концерт для трех скрипок ре мажор BWV 1064 R

Музыка, равно как и любая другая форма искусства, стареет, если под старением мы понимаем удаление созданного творения (картины, фильма, сонаты, скульптуры etc.) во времени от момента своего рождения. Живописные полотна покрываются патиной, тускнеют, кинопленка теряет цветность, мрамор медленно, но верно растворяется и шелушится под воздействием агрессивных компонентов воздуха. А музыкальные произведения?

Речь здесь идет, как мы видим, о «носителях», в которых (или на которых) запечатлено само искусство. В таком случае и бумагу, на поверхности которой записаны рукою гения ноты или начертаны гусиным пером (которое держала рука другого гения) художественные слова, мы рано или поздно неизбежно потеряем.

Но если искусство — это даже не оно само, овеществленное, материализованное; то есть, не все то, что перечислено выше, а то, что оно оставляет в душе, в сердце человека, то оно воистину вечно. И музыке в таком случае уготована особая роль — обновляться с каждым своим воплощением, с каждым новым исполнением, с каждым новым слушателем и слушанием, напрямую, вне зависимости от своего первоначального «носителя», воздействуя на человека.