Бах

Посмотрите на гравюры Эшера! Сколько в них странного, непонятного, — хотя все это непонятное составлено из обычных, обыденных деталей. Вот здесь изображена невозможная анфилада, вот тут — немыслимый портик, вот фантастическая лестница, ведущая одновременно и вверх, и вниз; но состыкованы они из самых рядовых колонн, арок, ступенек. Эшер языком графики говорит нам о фракталах — феноменах, где мелкие детали, вполне подвластные нашему пониманию, повторены в своем сложении и претворены в подобные им более крупные детали, и так до бесконечности, и «усложняющаяся сложность» обнаруживается вдруг в простом сложении простого! Эмерджентность, о которой мы уже говорили, проявляется в творчестве этой троицы всюду: целое, состоящее из вполне самостоятельных частей, является, в то же время, частью еще более крупного целого. И так до бесконечности. Потому Бах столь «партитен» — его музыка словно атомно-молекулярна, и каждая часть «партиты», способная быть вполне отдельной, придает всей композиции целостность. Новое свойство делает продукт эмерджентным.

Мир Баха устроен таким же образом: он сложен, неочевиден, но не является законченным, закрытым раз и навсегда. Наоборот, он открыт настолько, что новые и новые системы создаются в нем подобно новым галактикам. И даже вспышкам Сверхновых. Извечное человеческое стремление к истине, к идеалу — всего лишь процесс, конечного результата у которого быть не может.

Потому гравюры Эшера так сладостно и так значимо рассматриваются под музыку Баха. Они становятся понятней и одновременно загадочней, как понятней и загадочней становится баховская музыка, иллюстрируемая эшеровскими мозаиками. Понятна — потому что проста. Загадочна — потому что меняется на наших глазах, и нет способа «заморозить» ее в статическое состояние.

………

Почему Гёдель? Почему — исподволь — математика? Опять приходится возвращаться к мысли, которую часто эксплуатируют многие люди, рассуждая о музыке Баха. Насколько она рассудочна? Насколько возможно её поверить алгеброй? Не рассчитывали ли Бах свои скрупулезно точные контрапункты на логарифмической линейке? Наконец, что такого «математического» люди вновь и вновь находят в баховской музыке? Почему даже Чайковский назвал ее «рассудочной»? Насколько рассудок противоречит душе? Могут ли они «сочинять» вместе?

Хофштадтер подталкивает нас к этим вопросам, сам, однако, никак очевидно на них не отвечая. Только намекая, что «красота» в нашем мире имеет математическую подоплеку и, возможно, способна поддаться расшифровке, как некий тайный язык Мирозданья. Так неужели, узнав «ключ», познав и открыв «код Да Винчи», мы вдруг прозреем и поймем — не душой своей, а чистым разумом!, — поймем, наконец, ЧТО такое красота и как она может быть произведена уже без участия природы и даже, может быть, Мирозданья!?

Вглядываясь в гравюры Эшера, особенно те, где он тщательно исследует мозаику и геометрию сложных, «вложенных один в другой» узоров, мы подспудно понимаем, что где-то тут, рядом находится тайная дверь в «гримерку». Там, среди пыльных старинных фолиантов и мудрых рукописей скрывается «пропись» о том, как можно любому из нас нет, не только познать, но и — воспроизвести!, да, воспроизвести, сделать самому, шедевр, который покорит своей красотой всех! Нужно только найти, узнать, прочитать эту «пропись»! Отгадать секретный «код» природы. Как Эшер нашел то, о чем математик, логик и криптограф («взломщик кодов») Алан Тьюринг уже находил до него — но не в искусстве, а в сфере алгоритмов и машинных программ… Так, значит, музыка — это то же, что и алгебра? Только другими знаками изображенная?

И, наконец, если согласиться с положительным ответом на последний вопрос: Бах осознанно решал свои творческие проблемы, зная алгоритмы? Или он действовал интуитивно? В последнем случае мы говорим — это Душа. Когда не можем разглядеть очевидные знаки и символы. А вот в первом случае, когда действует сознание, разум, читсая логика — Душа может отдохнуть, а за дело возьмется трезвый расчет! Какая разница? Результат все равно будет одинаков! Не так ли?

………