Бахмутский шлях

Не нравится Яшке этот разговор, особенно сравнение с девочкой. Любит мать представлять его каким-то беспомощным ребенком. Когда был поменьше, гладит, бывало, по голове и приговаривает: «Девочка моя белокуренькая». А Яшка сердился. Но тогда в шутку говорилось такое, а теперь: «Бояка»! А кто с Андреем звезду из красного песка сделал у ворот полицая? Кто пленного спас? Кто словаку, который убежал от немцев, помог переодеться? «Бояка»! Рассказать все — так, наверное, не поверит. Или скажет — озорство и задним числом станет отчитывать…

— Это ж не Игнатка Солопихин. Того хоть на край света забрось — не пропадет.

«Во! Теперь Игнатка хорош стал! — возмущается Яшка. — А не сама ли говорила: «Не водись с Игнаткой, не водись с Игнаткой — то бандит растет». «Игнатка»! Трус он, и больше никто. Он за все время ни одной листовки не расклеил, а только клянчил у солдат то окурок, то кусок галеты. И то больше у итальянцев да у румын, а к немцам и подойти боялся».

— О, тот не пропадет! — оживляется Анисья. — Со своими голубями всю черепицу на крыше побил, идол такой. Вышла как-то, хотела прогнать — так куда тебе: стоит как вкопанный, глазищи горят, а в руках камень. «Да пропади ты пропадом, — думаю, — и ты и черепица вместе с тобой». Провалит голову камнем, и что тогда? Отступилась.

«И она туда же. «Отступилась». И, значит, Игнатка хороший, смелый? — спорит Яшка мысленно с Анисьей. — А как я выдрал из-под ее черепицы скворчат и потом удирал от нее до самого ручья — так я, значит, трус? А что мне оставалось делать — драться с теткой?..»

— Ехать в такую даль, — продолжала мать. — Это ж не мирное время, война. Затрут его в дороге солдаты. Мы вон за хлебом ездили менять — так натерпелись. В каком-нибудь коровнике остановимся переночевать, придут, из сарая ночью всех повыгоняют на холод. Да еще бьют, а мужиков работать заставляют…

— Ну, девка, сравнила! То ж немцы были, а это наши…

«Молодец, тетка Анисья!» — Яшка поднял голову, приободрился.

Мать осеклась, пыталась что-то сказать, да не находилась: видать, сама поняла, что не туда завела разговор.

— Да ведь как не то, а война… Солдаты, у них свои заботы…

— Не, не, — решительно возражает Анисья. — Не скажи. Наши есть наши. Люди рассказывают — очень помогают: и подвозят, и харчами накормят, и с собой дадут. Ну что ты! Разве ж твой Андрюшка или мои будут ехать и вот такой мальчишка попросит их подвезти, что ж они, отвернутся? Солдаты-то они солдаты, да только не те… Свои — не чужие.

— Да и то правда, — соглашается мать.

И тогда Яшка не выдерживает, выходит из своей засады.

— Ну, мам?.. Ну, видишь же, и тетка Анисья говорит… Помогают. Ладно?

И мать сдается. Она ничего не говорит, но Яшка видит, что она сдалась, и, чтобы не надоедать, чтобы она не передумала, тут же начинает собираться в дорогу.

Из последней муки испекла мать ему в дорогу лепешек, картошки в мундире сварила — в узелок все завязала. У соседей да у родственников денег наскребла — двести рублей.

— Возьми на всякий случай, пригодятся, дорога-то дальняя.

Деньги большие, да стоят они мало. Но и без них нельзя. Запрятал Яшка деньги в шапку под подкладку, но мать не одобрила: «Ветром сдует — и пропали денежки». Засунул он их тогда под подкладку на груди, сколол края булавкой — надежней так.

Помимо всего, взял с собой Яшка письмо брата, в котором была полевая почта госпитали, и на всякий случай прихватил карту Европы из учебника географии.

Проводила мать его за ворота и все наказывала вести себя-в дороге осторожней, а как приедет, чтобы сразу написал обо всем подробно. Помахала ему рукой и, пока не скрылся Яшка, все стояла у ворот.

НА ТОРМОЗНОЙ ПЛОЩАДКЕ

На станции Яшка долго толкался среди военных, спрашивал, какой поезд идет на Львов, но так ничего и не добился. Направился прямо на пути к поездам. Воинские эшелоны с грузовиками, танками, пушками, накрытыми брезентом, заполонили все пути. Одни отправлялись, другие прибывали.

Яшка увидел солдата возле одной платформы — он ходил взад-вперед, разминал ноги, — подошел к нему.

— Дядя, скажите, этот поезд на Львов идет?

Солдат нахмурился.

— Давай, парень, отсюда! Любопытный больно! Не видишь — воинский эшелон.

— Жалко сказать?

— Иди, иди! — Солдат отвернулся, и Яшке стало обидно.

«За шпиона принимает», — подумал он с горечью. Солдат был молодой, видать, ровесник Андрею, а строгий — куда тебе!

Яшка отошел в сторонку, загрустил. Беда мальчишкам — никто их не хочет понимать. Придется как-то самому добиваться. Он знал, что от их станции до Днепропетровска поезд никуда не свернет — тут дорога одна. На любой садись в ту сторону — довезет…

Пока он грустил, эшелон тронулся. Солдат посмотрел на Яшку и не спеша взобрался на ступеньку платформы.

Мимо Яшки медленно проплыл один вагон, другой, третий… Стук колес учащался…

«Эх, будь что будет!» — и Яшка вскочил, вцепился в скобу тормозной площадки, прыгнул на ступеньку — встал на нее сначала коленями, потом подтянулся, залез на площадку. «Кажется, не заметил…» — подумал он, усаживаясь.