– Напишу я лучше Пушкина? Нет. Лучше Достоевского, Фёдора Михайловича? Лучше Есенина? Нет, нет, нет! Тогда зачем бумагу марать и людям голову морочить?! Если ради заработка – я ещё понимаю! Граф Алексей Николаевич Толстой говаривал, садясь за пишущую машинку: «Напечатаю-ка я сегодня рубликов полтораста, и будет!»
– Допустим, ты не читал Шекспира, а это, в сущности, равносильно тому, как если б он ничего не написал. Но ведь Шекспир все равно гений!
Писатель, которого невозможно прочесть, в сущности, мало чем отличается от писателя, которого нельзя прочесть вследствие ненаписанности текста.
Воспоминания – это разновидность некрофилии.
Лимонов пишет не прозу, а мемуары быстрого реагирования.
Политический деятель, строчащий книги, напоминает сомнительного мужчину, который, отобладав женщиной, тут же, не вылезая из-под одеяла, начинает ей же рассказывать обо всём, с ними только что приключившемся…
За деньги пишут не только повести, но и протоколы. И не только у нас, но и в Америке.
О время, о нравы… Дожили. Раньше книги занимали место в сердцах современников, а теперь – в рейтинге продаж.
Женский роман – бизнес серьёзный, и баб к нему подпускать нельзя.
В книжном бизнесе, как и в сексе, только новизна способна заменить качество.
Традиция серьёзного чтения – это национальное достояние, вырабатываемое веками, но теряется оно очень быстро. От чтения, которое учит думать, мы стремительно скатываемся к чтению, которое отучивает думать.
Кино – искусство стайное.
У меня вообще сложилось впечатление, что стремление всякий раз подкрепить свой поступок цитатой – удобная форма освободиться от личной ответственности. Что-то вроде коллективной безответственности.
Писатель должен страдать нравственной зависимостью.
Каждый писатель имеет возможность остаться или в истории литературной борьбы, или в истории литературы, или в литературе. В первом случае о нём вспоминают, во втором – его знают, в третьем – читают. Последнее – самое трудное, почти невозможное, испепеляюще непредсказуемое. Но только ради этого стоит садиться за письменный стол и пытаться. В одиночестве…
Когда переводчики начинают писать оригинальные стихи или прозу, возникает ощущение, что они пользуются русским языком как мёртвым…
Кризис в нашем кино начался именно тогда, когда сценаристы решили, что могут стать режиссёрами, а режиссёры вообразили себя сценаристами.
Это катастрофа.
…кино без действия как женская грудь без силикона. Не стоИт! И ничего не стОит.
…Он посмотрел на режиссёра, словно на серийного самоубийцу.
Деталь в прозе – это всё! В кино – тьфу!
Детективная многосерятина.
– А почему во всех сериалах главные героини или память теряют, или детей?
– А вы попробуйте сочинить сто серий, если никто не потерял ребенка и не впал в кому!
Из-за пустяка люди расстаются в жизни. А в кино, как и в криминалистике, должен быть серьёзный мотив!
Синопсис должен быть прост и краток, как рапорт дебила. Никаких виньеток, миньеток и завитушек!
В большом кино обязательно должны быть милые нестыковки, изящные ляпы и сюжетная путаница. В противном случае критикам не о чем будет писать.
Критики хвалят лишь такие книги, какие они и сами при наличии желания и времени могли бы написать. Книги, которые написать они не способны, вызывают у них бешенство.
Критикам вообще не нравится, когда аплодируют без их высочайшего разрешения.
Любовь критики – первый признак профнепригодности писателя.
Критик – это человек, которому хватает ума, чтобы понять, как пишутся хорошие книги, но не хватает таланта, чтобы написать хотя бы одну.
…критика – наиболее изгибчивый жанр изящной словесности.