Бал безумцев

Вмешивается Туретт, который сидит за столом с ее медицинской картой в руках, указывая пальцем на строчку:

– Здесь говорится, вы сами признались бабушке…

– Что мой покойный дедушка передал мне послание? Верно. Но я его ни о чем не спрашивала, а стало быть, не вступала в общение. Это случилось само собой.

Бабинский улыбается:

– Слышать послания духов – явление, не принадлежащее к разряду тех, что случаются сами собой, мадемуазель.

– Вы можете честно ответить мне, на каком основании меня здесь удерживают?

– А разве ответ не очевиден?

– Однако никого не удивляет, что некая девочка в Лурде видела Деву Марию.[5]

– Это не имеет отношения к вашему случаю.

– Почему? Почему верить в Бога можно, а в духов нельзя?

– Вера и религия – совершенно другое дело. Но видеть и слышать покойников – ненормально.

– Вы же сами прекрасно понимаете, что я не безумна. У меня никогда не было припадков, нет ни одной причины удерживать меня здесь. Ни одной!

– У нас есть основания полагать, что вы страдаете неврологическим расстройством, и…

– Я ничем не страдаю. Вы просто боитесь того, что не поддается вашему осмыслению. Делаете вид, будто заботитесь о пациентках… а вы хоть раз обратили внимание, что эти олухи в белых халатах у вас за спиной таращатся на нас так, будто мы для них – куски мяса? Вы все достойны презрения!

Женевьева чувствует, как в зале сгущается напряжение, и замечает, что Бабинский сделал знак двум интернам – те тотчас подходят и с двух сторон берут Эжени под локти. Женевьева подается вперед, но останавливается, глядя на девушку, которая только что была спокойной и сдержанной, а теперь дико верещит, отбивается и теряет последнюю надежду, по мере того как ее тащат к выходу из зала.

– Мне больно! Вы звери! Отпустите меня!

Шиньон рассыпался, темные волосы падают на лицо. Поравнявшись с Женевьевой, Эжени, бьющаяся в припадке, устремляет ей в лицо взгляд, которого сестра-распорядительница у нее раньше не видела. Голос изменяет девушке, на исходе сил она хрипло выдыхает слова:

– Мадам Женевьева… помогите… Мадам…

Распашные двери открываются, и пациентки, стоящие за ними, расступаются, напуганные воплями Эжени, которые теперь становятся все отчаяннее.

Мало-помалу вой и крики удаляются, затихают в конце коридора, а у Женевьевы перехватывает горло.

* * *

Ласковый послеполуденный свет заливает тропинки и аллеи в парке. В этот мартовский день еще прохладно, но все так соскучились по солнышку в последнее время, что пациентки спешат прогуляться под прояснившимся ненадолго небом. Одни, сидя на скамейках, смотрят на воробьев и голубей, другие, прислонившись к какому-нибудь дереву, поглаживают кору, третьи бесцельно метут подолами брусчатку на аллеях.

Светлый силуэт медленно пересекает парк. Белокурый шиньон Старожилки можно узнать издалека, а разглядев ее поближе, женщины дивятся – всегда прямая, с высоко поднятой головой и внимательным взором, озирающим окрестности, сестра-распорядительница в безупречно белой медицинской униформе нынче днем кажется рассеянной, задумчивой, равнодушной ко всему, что может происходить вокруг. Заложив руки за спину и опустив голову, она идет по тропинкам медленнее обычного. Проходит мимо пациенток, и те удивляются, что она не удостаивает их и взглядом, – то ли огорчена чем-то, то ли впала в меланхолию, хотя о том, чтобы представить мадам Женевьеву в меланхолии, и помыслить невозможно. Никто из пациенток не ждет от нее поддержки и утешения; более того, эта женщина заставляет их робеть и умеет усмирять страсти одним-единственным взглядом, но несмотря на это, все здесь чувствуют, что мадам Женевьева – оплот стабильности в отделении. Ее неизменное ежедневное присутствие успокаивает само по себе. От ее настроения зависит, хорошо или плохо пройдет день: атмосфера будет расслабленной, если Старожилка в добром расположении духа, и напряженной, если та напряжена. Так что сейчас, глядя, как она потерянно бредет по аллеям, умалишенные тревожно перешептываются и сами чувствуют себя потерянными.

Женевьева смотрит под ноги, не видя ничего вокруг, и вздрагивает, когда слева ее окликают:

– Женевьева, что это с вами? Вы сегодня кажетесь печальной.

Тереза сидит на скамейке, подставив лицо солнечным лучам, жует краюху хлеба и делится крошками с воробьями, которые прыгают перед ней на газоне; круглый живот мерно поднимается и опускается в такт дыханию.

Женевьева замедляет шаг:

– Сегодня не вяжете, Тереза?

– Решила дать пальцам отдохнуть – грею их на солнышке. Присядете?

– Нет, благодарю.

– Чудесно, что весна пришла. Скоро парк зазеленеет. Девчонки вроде повеселели немного.

– Это из-за того, что скоро бал. Приготовления их успокаивают.

– Верно, есть на что отвлечься. А у вас что стряслось?

– У меня?

– О чем вы так задумались?

– Ни о чем особенном, Тереза.

– А по виду не скажешь.