Бал шутов

— Ну, что, — подмигнул он, — сегодня снова до пояса раздеваться будем или до трусов?

«Сейчас я тебе скажу все, — подумал Борис, — подожди…»

— А знаете ли вы, Михаил Петрович, — с пафосом начал он, — что…

— Знаю, знаю, — прервал тот, — театр начинается с вешалки. Вы мне это уже говорили.

— Да подождите, — сказал Борис, — не это… Знаете ли вы, что коммунизм — это…

— …молодость мира и его возводить молодым?!

— Ты дашь сказать, — вскипел Борис, — или нет?!

— Ради Христа, — обиженно протянул Петрович, — говорите.

Борис глубоко втянул воздух.

— Так вот, Михаил Петрович, чтобы вы знали и запомнили навсегда: коммунизм — это опиум!

Борис ждал взрыва. Падения потолка. Глубокого обморока у Михаила Петровича. Ничего не последовало.

Петрович только улыбался.

— Ошибаетесь, Борис Николаевич, — сказал он, — перепутали малость! Это религия — опиум для народа, а коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны!

— Чепуха, — возразил Борис, — тебе просто мозги запудрили. Запомни хорошенько: коммунизм — это религия для народа…

— Что? — удивился Петрович.

— …плюс опиум для всей страны, — заикаясь, закончил Борис.

— Это как прикажете понимать?

Борис ненадолго задумался.

— Постой, — сказал он, — я немного сбился. Слушай внимательно. Коммунизм — это опиум плюс электрификация всего народа! Теперь понял?

— Всего народа?! — остолбенел гардеробщик.

— Не путай, — сказал Борис, — сейчас объясню. Это, если хочешь, электрификация опиума. Вот!

— В каком смысле? — глаза у Петровича начали выходить из орбит.

Борис беспомощно оглянулся на Ирину.

— В общем, так, — спокойно сказала она, — дерьмо ваша советская власть!

— А плюс электрификация? — недоумевающе спросил гардеробщик…

Каким образом некоторым пьесам, попадавшим в руки Главного, удавалось миновать его камин — было загадкой. Одну из них маленький суетливый драматург зачитывал сегодня в переполненном репетиционном зале. Несмотря на кульминационный момент, почти весь зал находился на грани засыпания. Борис и Ирина зашли именно в этот момент — в пьесе трагически гибли бараны. Целое стадо. Никакого интереса на лицах актеров не было — может быть, потому, что никто не мечтал играть баранов, да еще гибнущих, а других ролей в пьесе было кот наплакал.

Сиял только Орест Орестыч — он уже предвкушал, с каким воодушевлением, единогласно, приемочная комиссия встретит спектакль.

Олег Сергеевич слушал напряженно — очевидно, решал, какого из баранов сделать евреем.

Соколы протиснулись сквозь забитый ряд и сели.

— Вы ответите за гибель овец! — кричал драматург.

— Кто их убил? — шепотом спросил Борис.

— Плохие атмосферные условия и халатность, — зевнул Второв, актер, когда‑то игравший Сталина. — Что это у вас? — он указал на томик в руке Бориса.

— А, это, — Борис тоже зевнул, — да так, Солженицын.

Второв громко рассмеялся.

Драматург воспрял духом — это была первая реакция на пьесу, правда, не совсем точная — бараны и овцы продолжали трагически гибнуть, и, в общем, было не до смеха, но главное — что была.

— И вы ответите за гибель коров! — уже более уверенно отчеканил он.

— Ну вы и шутите! — пробасил Второв и взял книгу. — О — го — го!

Крик вырвался у него непроизвольно.

Драматург был явно польщен.

Он начинал понимать, насколько трогает его произведение, какой шедевр ему удалось создать.

— Отчего это вы там ахаете? — обернулся к Второву Главный. — Покажите‑ка, что там у вас такое.

Он взял в руки томик, побледнел, и тут же принял гениальное решение — не передавать книгу дальше. Но что было с ней делать? Оставить ее у себя, хотя бы до конца читки, он не мог — она жгла ему руки. Да и мало ли что могли о нем подумать… «Можно было бы спустить ее в унитаз, — Главный лихорадочно искал выхода, — но не пройдет. Слишком толста…» И он тут же решил, не дожидаясь конца читки и даже не залезая в холодильник, сжечь ее.

Он даже поднялся и направился к выходу, но Маечка Лисянская ловким движением вырвала книгу из его рук.

— Верните книгу, — тихо прошипел Главный, — вы срываете читку!

— Не волнуйтесь, — успокоила Маечка, — я уже знаю свою будущую роль. Коровы…

— Вы ответите за гибель козлов! — продолжал обвинять драматург.

Главный попытался вырвать книгу из маечкиных рук — но не тут‑то было! Крепко вцепившись в нее, она приступила к чтению.

— Вот те на! — изумленно выдохнула она.

Драматург давно не помнил такого горячего приема.

— Более того, — засверкал он глазами, — вы ответите и за гибель ягнят!

Главный тихо покинул зал. Очевидно, отправился в холодильник.

Поразмышлять над случившимся и принять единственно правильное решение.

Пол — зала подсело к Маечке и тяжело дышало над книгой.

А тяжелее всех — первый любовник.

— Такого я еще не видывал! — прокричал он.

Драматург оторвался от пьесы.

— Подождите, — радостно пообещал он, — еще не то будет!

И, набрав в легкие воздух, он смело и пронзительно прокричал:

— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!

И победоносно посмотрел в зал.

Зал упоенно читал коричневый томик.

— Вы ответите за гибель профорга, комсорга и парторга!! — напомнил драматург.

— Простите, — спросила Ирина, — а это что за животные?