Бал жертв

Элен де Верньер с живостью схватила за руку кузена и сказала задыхающимся голосом:

— Это странно, но я приметила, что бригадный начальник выходит из замка вечером каждый раз, как пожар наведет ужас на окрестности.

Анри вскрикнул, в свою очередь:

— О! Я не ошибаюсь, это горит ферма Брюле.

IX

Воротимся теперь на ферму Брюле.

Фермер и жена его, проводив гостей, воротились в кухню. Мадам Брюле никак не могла унять дрожь, потому что любезная физиономия фермера сменилась тем жестоким и грубым видом, который он имел обыкновенно, когда оставался один или со своими, то есть с женой или сыном. Бедная женщина дрожала, потому что не смела сказать мужу о возвращении Лукреции, однако сказать было необходимо. Мать и сын украдкой переглядывались с нерешительностью.

— Что это такое с вами обоими? — спросил Брюле, опять садясь за стол и наливая себе большой стакан вида.

— Ничего, батюшка, — отвечал Сюльпис, — я гашу огонь на случай несчастья.

— Почему же ты так смотришь на мать, словно собака на зайца?

Фермерша убирала тарелки и не говорила ни слова. Сюльпис подошел к отцу и шепнул:

— Матушка боязлива, вы это знаете, и когда она видит, что вы разгорячились…

— Пусть она идет спать, — перебил Брюле, — да и ты также ступай, лентяй… А я выкурю трубку.

Он стал набивать и раскуривать трубку, это дало Сюльпису время подойти к матери и шепнуть ей на ухо:

— Не надо ничего говорить сегодня — он не в духе… Он способен убить ее.

Фермерша сняла с себя кухонный передник и сказала мужу:

— Вам больше ничего не нужно, хозяин?

— Нет, ступай спать.

— Прощайте, хозяин.

— Прощай, — сердито сказал Брюле.

В глубине кухни деревянная лестница вела в единственный этаж фермы. Мадам Брюле поднялась на лестницу и исчезла, оставив Сюльписа с фермером. Сюльпис хотел также уйти.

— Подожди немного, — сказал Брюле, — мне нужно сказать тебе пару слов.

Сюльпис вздрогнул. Он подумал, что отец его догадался о возвращении Лукреции. Но Брюле продолжал уже смягченным тоном:

— Ты мне нужен. Тебе надо идти в Мальи-ле-Шато.

— Теперь? — сказал Сюльпис. — Уже скоро полночь.

— И холодно… Идет снег… И тебе было бы лучше лежать в постели, лентяй ты этакий, — сказал Брюле усмехаясь.

— Если нужно, я пойду, — покорно отвечал Сюльпис.

— Конечно, нужно, — продолжал Брюле. Я завтра должен заплатить арендную плату, а мне недостает 60 экю, иначе сказать, 180 ливров. Ступай к школьному учителю Николаю Бертену, он даст тебе эти деньги, а ты оставь ему расписку.

— Но он будет спать.

— Что ж такое? Встанет… Еще бы ему не побеспокоиться для меня! Когда я был членом совета общины, я выхлопотал ему лишних 30 экю в год.

— Но разве у него найдется дома 60 экю? — сказал опять Сюльпис, который дрожал при мысли оставить мать и сестру на произвол жестокости фермера.

— Если у него не найдется, он займет, — сказал Брюле голосом, не допускавшим возражения.

Сюльпис направился к двери.

— Возьми Серого, — сказал фермер, — он прытко бежит, и постарайся быть здесь до рассвета.

Когда Сюльпис вышел, Брюле подошел к окну и посмотрел на двор. В окне той комнаты, где ночевал капитан Бернье, не виднелось более огня, зато окно месье Анри было полуоткрыто. Сюльпис скоро оседлал лошадь, и Брюле видел, как он выехал со двора.

«Я отвязался от него», — подумал он со вздохом облегчения. Фермер погасил свечу, горевшую на столе, и, оставшись у окна, продолжал курить, хотя уверяют, будто нет никакого удовольствия курить впотьмах. Но если в кухне было темно, то на дворе светила луна, и Брюле все смотрел на окно графа Анри. Он видел, как граф вылез из окна на двор.

— Знаю, куда ты идешь, — сказал фермер, — на том конце огорода есть тропинка, которая ведет в Солэй… А может быть, и дальше, — прибавил он со зловещей улыбкой, — может быть, до площади оксеррской, где возвышается гильотина для поджигателей!

Произнеся это мрачное предсказание зловещим голосом, Брюле встал и, приподняв дверцу погреба, спустился в подпол без огня. Шагов через тридцать он дошел до двери, за которой увидел (ничуть не удивившись) тонкую струю света, и отпер эту дверь. Он очутился на пороге подвала, довольно большого, уставленного бочками справа и слева. На одной бочке стоял фонарь, бросавший слабый свет на трех человек, спокойно игравших в карты на опрокинутом бочонке. У этих трех человек лица были вымазаны сажею, и их невозможно было узнать. Возле каждого лежало ружье.

— Ну, дети, вы готовы? — спросил фермер.

— Мы ждем уже часа два.

— Где Заяц?

— Ушел… Сказал, что скоро воротится.

В эту минуту раздался крик совы. Этот крик как будто выходил из глубины стены.

X

Брюле переставил одну бочку на другое место. Эта бочка, которая была пуста, закрывала лаз. Лаз вел в подземный ход, проходивший под двором фермы и кончавшийся давно брошенной и заросшей кустарником мергельной ямой. По этой-то довольно странной дороге три человека с запачканными лицами пришли в погреб Брюле, и по ней же возвращался Заяц. Это он закричал, как сова, и скоро явился в погреб.

— Откуда ты? — спросил Брюле, с нежностью смотря на своего младшего сына.

— Я ходил караулить.

— Куда?

— Около фермы.

— Что же ты видел?