Балаустион

— Не думаю, что он захочет меня слушать, — Агесилай скептически покачал головой.

— И все-таки тебе необходимо поговорить с ним, попробовать привлечь на свою сторону. Хотя бы для того, чтобы этого не сделали Эврипонтиды. Беда, если они убедят Фебида поддержать их. Он — могучий союзник, самый, прости за откровенность, уважаемый человек в Спарте.

Агесилай нахмурился, затем вздохнул.

— Сделай это, сын, — царица посмотрела ему в глаза. — Смири свою гордость. Помни, что мудрый правитель должен уметь быть не только львом, но и лисом. И зачастую бывает так, что лис преуспевает там, где льву приходится отступить.

— Хорошо, мать, я… я поговорю с эфором Фебидом. В любом случае, что бы он ни ответил, можно не опасаться, что содержание этого разговора дойдет до римлян. Такое скажешь, мягко говоря, не о каждом.

— Ты мудр, государь спартанский, — Тимоклея склонилась в преувеличенно церемонном поклоне.

Царь улыбнулся, мощными руками обнял мать за плечи.

— Мудр твоими советами, госпожа царица.

Негромкий смех матери и сына поколебал ночную тишину, сгустившуюся под сводами царского дворца Агиадов. Над крышей дворца, влажно поблескивая, горели светляки-звезды.

Хлесткий удар плети рассек щеку, из разорванной губы тут же карминовой струйкой потекла кровь.

— Прости, господин! — взрыдав, закричала девушка. — Я не знаю… я не хотела… Эта ваза, она сама упала…

— Ах, она сама упала! Ну, тварь!

Хвост плети черной молнией мелькнул в воздухе, обрушился на умоляюще поднятые руки, рассек ткань исподнего хитона. Рабыня взвизгнула, попыталась увернуться, но следующий удар еще больше разорвал ее одежду. Широкий лоскут упал с плеча, обнажив тяжелую грудь, увенчанную темным коричневым соском.

— Пощади, господин! Я виновата! Виновата!

— С-с-сука! — голос мужчины был наполнен яростью и страстью.

Безжалостная кожаная змея с плотоядным шипением врезалась в обнаженную плоть. Девушка издала громкий, отразившийся от стен подвала вопль, перешедший в горловое рыдание.

— Гос-по-дин Ги-пери-ид!!!

— Молчать! Стерва! Ведьма! Неумеха! — с каждым словом на тело рабыни обрушивался хлесткий беспощадный удар. На серую каменную стену брызнули мелкие кровавые капли.

— Я тебе покажу, как портить мое добро! — в глазах мужчины горели красные огоньки безумия. Плеть в его руке ходила ходуном, полосуя корчащееся, кричащее полуобнаженное тело.

— Пощады… пощады-ы… — тонко провыла истязаемая.

— Пощады тебе? — прорычал палач. — А ну, встать!!!

Жесткая рука, ухватив девушку за волосы, резким рывком вздернула ее вверх, подняла так высоко, что ей пришлось встать на носочки, чтобы хоть немного ослабить нестерпимую боль. Стеклянный, сверкающий взгляд мужчины впился в ее залитое кровью и слезами лицо.

— Пощадите, господин… — ее глаза закатились, голос был перешел в надрывный шепот.

Продолжая удерживать девушку за волосы, высокий рост позволял ему делать это не напрягаясь, мужчина второй рукой, не выпуская плети, сорвал с нее последние обрывки одежды, уставился на пересеченные алыми рубцами груди, округлые бедра, аккуратный упругий живот, выпуклый лобок, окаймленный курчавой каштановой порослью.

Тонкая щель его рта раздвинулась, обнажив в демонической улыбке зубы, острые, словно иглы.

— Что, больно, шлюха вифинская? — прорычал мужчина. — Ничего, сейчас я тебе сделаю приятно! Раздвинь ноги, живо!

Сильный пинок между ног вырвал из ее горла новый вскрик. Резким движением, едва не свернув шею, истязатель развернул ее к стене, рванул голову вниз.

— Не сгибай колени, стой смирно!

Зилла замерла. Подруги-рабыни рассказывали, чем заканчиваются экзекуции у хозяина — грубым и скоротечным совокуплением. Три с лишним месяца ей удавалось избегать малейшей провинности, любого лишнего повода показаться эфору на глаза. Но теперь, по воле Богини, пришел ее черед. Зилла сдержала рвущиеся из груди рыдания. Она выросла в Милете, в семье богатого и влиятельного вельможи, с детства привыкла к достатку и холе, и даже была претенденткой на роль супруги младшего сына вифинского владыки. Однако другой аристократ оказался чуть изощреннее в искусстве интриги, и его дочь, а не Зилла, надела диадему царевны Вифинской. Отец Зиллы сгнил в тюрьме, имущество его досталось государственной казне, а сама она стала рабыней и угодила в руки худшего хозяина, какого можно было пожелать.

Сейчас, в надежде, что истязания закончены, она покорно стояла, перегнувшись пополам, ожидая вторжения в свое женское естество разгоряченного мужского органа. Но вместо этого в ее воздетое кверху напряженное лоно врезалась, раздирая плоть, толстая рукоять хозяйской плети.

— Ну что, хорошо, хорошо тебе, сука? — захохотал мучитель, резкими толчками загоняя в нее грубую деревяшку едва ли не на половину ее длины. Девушка, стиснув зубы, полумертвая от боли и ужаса, лишь дрожала всем телом и хрипло дышала. Она молила богов только о том, чтобы скорее потерять сознание. Но мужчина не допустил этого: оставив рукоять плети глубоко в ее истерзанном лоне, он снова развернул рабыню, грубо бросил на колени и вогнал ей в рот набрякший детородный орган.