Балаустион

Кромка меча рубанула по кисти противника. Боевой меч отсек бы руку напрочь, деревянный всего лишь травмировал. Из опыта тренировочных боев с учителем Леонтиск знал, насколько это больно. Пальцы онемевают, меч выпадает из руки, кисть опухает и несколько дней ею нельзя даже ложки удержать.

Леотихид зашипел от боли, отскочил назад, в пируэте поменял позицию на зеркальную, ловко перехватил меч левой рукой. У Леонтиска округлились глаза. Такого он еще не видел! Противник готов продолжать!

— Кровь! Кровь! — закричал кто-то. — Проиграл!

Леотихид быстро поднес травмированную руку ко рту, каким—то звериным движением прошел по тыльной стороне ладони языком.

— Где кровь? — истерично завопил он, поднимая руку, чтобы все могли видеть. — Нету крови! Нету!

Тут же, из левой позиции, эномарх стремительно атаковал. Леонтиску пришлось туго. Учитель Филострат не успел в полной мере научить его поединку с левосторонним противником, как не обучил и фехтованию обеими руками. Наставник Леотихида, напротив, справился с этой задачей прекрасно. Ярость перекосила тонкие черты лица рыжего и, казалось, удесятерила его силы. На Леонтиска сыпалась лавина ударов, которые он, отходя назад, отражал с большим трудом. Через полминуты отступления случилось то, что происходит с любым человеком, пятящимся задом: афинянин оступился на неровности и потерял равновесие. Леотихид, рыча, метнулся к противнику, в одно мгновение нанес три удара. Первый, по самой гарде, вышиб из рук Леонтиска меч, второй — локтем в горло — перебил дыхание, третий сшиб с ног.

— Еще не все! Крови нет! — заорал Леотихид, исступленно сдирая с себя хитон и быстро обматывая им меч. «Птенцы» его эноматии орали и бесновались. Леонтиск уже встал на четвереньки, собираясь подняться, когда тяжелый удар по затылку бросил его обратно на землю. Скорчившись, юный афинянин инстинктивно прикрыл голову руками. Перед глазами запульсировали красно-желтые круги. Жестокие, едва смягченные тканью удары обрушились как камнепад.

— Крови нет! Нет! — орал Леотихид, словно безумный. — И не будет! Не будет!

Он бил без разбора, куда попало. Совершенно ошалев от боли, Леонтиск извивался на земле. Ему казалось, что в его тело впиваются раскаленные ножи. Рот наполнился тошнотворным вкусом крови, в ушах поплыл звон.

Внезапно удары прекратились. Прямо у головы Леонтиска по земле пробу хали чьи-то ноги.

— Ты что, совсем сдурел? Ты же его убьешь! — голос был хрипловатый, резкий, он доносился до Леонтиска издалека, как будто из-за горизонта.

— Не твое дело! — выплюнул Леотихид. — Что ты лезешь? Он должен пройти Круг Братства!

— Круг Братства… — голос запнулся, будто задохнулся, затем продолжил, уже более агрессивно. — И это ты называешь «братством»? Убери от него свои поганые руки!

— Прочь! Он — мой! Я — его эномарх!

— Нако-сь, сьешь! Я его забираю к себе! Иди котят души , ублюдок!

— Чего-о? Что ты сказал, жаба?

— Ах ты, крыса рыжая!

Послышался вскрик, какая-то суета, топот многих ног, все это перекрыл громкий голос ирена:

— Остановиться! Разойтись! Эй, разнять их!

Леонтиск уже немного пришел в себя. Кроме того, происходящее его настолько заинтересовало, что он рискнул оторвать голову от рук и открыть глаза.

Дерущихся уже разняли. Эномарх Леотихид стоял с красным лицом и сверкающими глазами, а напротив него трое или четверо «птенцов» держали за руки смуглого крепкоплечего паренька.

— Этот момент я запомнил на всю жизнь. Тогда я впервые увидел его…

— Пирра? — Эльпиника нагнулась вперед, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.

— Пирра. Сына царя Павсания. Моего военачальника, повелителя и… брата.

— Сколько ему было тогда?

— Девять. Он на год старше Леотихида, братца Агесилая. Когда я увидел его… Он уже тогда был не такой как все: сбитый, пропорциональный, какой-то … законченный, что ли… Не мальчик, не отрок даже, но уже воин. А его лицо! Прямой, мужественный, почти перпендикулярный земле нос, миндалевидные глаза, пылающие огненной желтизной, резко очерченные, нервные, темные губы. И волосы — длинные, откинутые за уши, вьющиеся, пепельно-черные…

— Ого! — Эльпиника захлопнула раскрывшийся от удивления рот. — Не каждый поэт свою любимую так опишет, как ты этого спартанского царевича…

— И тем не менее я не могу передать и десятой доли того, что почувствовал тогда, на пыльном плацу лакедемонской военной школы…

Они стояли друг против друга. Сильные, смуглые, мужественные, почти одинакового роста, они были очень похожими, но в то же время совершенно разными. Как капля смолы и капля крови.

— По какому праву ты вмешиваешься в ход Круга Братства, эномарх? — черные брови Агесилая сурово сошлись к переносице.

— Прости, ирен. Насколько я помню, ты объявил, что любой из эномархов может взять этого «птенца» в свое братство. Так что мои права на афинянина не меньшие, чем у Леотихида.

— Чего же ты раньше молчал? — взорвался Леотихид, гневно всплеснул поврежденной рукой, ойкнул и схватил ее здоровой. Стоявшие за его спиной «птенцы» поддержали своего эномарха криками.