Балаустион

— Да появился у нас один… перебежчик.

— Подсадная утка он, а не перебежчик, — отрезал Феникс. — Шпион хренов. Троянский конь.

— Ладно, царевичу и старшим виднее, — махнул рукой Галиарт. — Не о нем речь.

— Да, ты рассказывал, как все отправились к другому переметчику. В ранге эфора.

— Троянскому коню в ранге эфора, — упрямо пробурчал Феникс, не доверявший перебежчикам.

— Мы уже собирались выезжать за тобой к старине Поламаху, когда наши вернулись, так что о визите к Змею знаю без подробностей. В двух словах: по поводу своего поступка в синедрионе эфор сказал, что пришло время перемен, и сейчас, когда восходит звезда Эврипонтидов, он хотел бы забыть былые несогласия и стать им союзником. Политика, мол, его не интересует, его интерес — торговля. Наши вежливо слушали и кивали. А Мелеагр, наверное, дулся от гордости — он напророчил, что после него былые противники хлынут в стан Эврипонтидов вешней рекой.

— Лживый мужеложец! — вставил Феникс.

— Затем Гиперид угостил всех роскошным ужином, показал свою коллекцию рабынь…

— О! — отметил Леонтиск.

— …похвастался особняком, больше известным как Красный дворец.

— Проклятое логово разврата, — процедил Феникс без обычного шутовства. — У дяди Эврипа, младшего брата отца, прошлой осенью пропала дочка, двенадцать ей было. Сестренка моя, значит, кузина… Ее потом нашли в лесу на Тайгете — голую, всю изрезанную. И мертвую, разумеется.

— Да, я помню, — осторожно кивнул Галиарт. Он знал, что у Феникса «бзик» на этом происшествии.

— Отец и дядя уверены, что это дело рук Гиперида. Доказательств, конечно, никаких.

— Соболезную, — выдохнул Леонтиск. Они с Галиартом поглядели друг на друга, одновременно вспомнив об одном и том же, и помрачнели.

Оставшуюся часть дороги до крепости друзья проделали в молчании — призрак безжалостной смерти, забирающей женщин вместо мужчин, отбил охоту к разговору. Напрочь.

Ряды весел, повинуясь заунывному ритму кларнета, размеренно взбивали тугую серо-зеленую гладь моря. Галиарт, опершись на борт локтями, зачарованно наблюдал за лопастями, взмывавшими в воздух и погружавшимися в воду с новым пенным гребком. С нижней палубы слышался хриплый бас боцмана-келевста, над головой ветер раздраженно хлопал парусом. «Навсикая», одна из одиннадцати триер восточного флота Лакедемона, уверенно и грузно двигалась вперед.

Они отплыли ранним утром, а перед этим целые сутки просидели в порту, пережидая непогоду. Пирр носился по крепости, проклиная ветер, богов и непредвиденную задержку, и уговорил-таки геронта Мелампода, главу отправленной к Павсанию комиссии, выйти в море еще до того, как полностью утихло волнение. Ветер и сейчас еще энергично теребил снасти, а волны нет-нет да ударяли в борт, рассыпаясь долетавшими до самого лица холодными брызгами. Но капитан авторитетно заявил, что до вечера шторма не будет, и до этого времени корабль с помощью богов должен достигнуть столицы Крита, или же, если помешает противный ветер, успеть укрыться в одной из западных гаваней острова. Критяне, несомненно, удивятся, когда во второй раз за текущий — зимний! — месяц увидят у своих берегов лакедемонскую триеру. Поползут, побегут слухи меж прибрежных крепостей и поселков, и забеспокоятся зимующие в своих цитаделях пираты — не готовится ли очередная кампания против вольного морского братства?

Галиарт усмехнулся. Да, боевых кораблей пираты побаивались, и отец Галиарта, наварх Калликратид, периодически пускал ко дну зазевавшиеся разбойничьи фелюги морских разбойников. Устранял конкурентов — так говорили злые языки. Однако очистить воды от засилья пиратов было не по силам ни крошечному флоту Лакедемона, ни кораблям других прибрежных полисов Греции, ни даже морской армаде Родоса. Для этого потребовались морские силы и огромные денежные средства великого государства. Одиннадцать лет назад римский военачальник Помпей Великий, облеченный чрезвычайными полномочиями, собрал под свое начало флоты всех подвластных и зависимых земель и объявил пиратству тотальную войну. За три месяца все Срединное море было очищено — в кои-то веки римляне совершили благородное и очень полезное — не только для самих себя — дело. Помпей сжег и пустил на дно почти полторы тысячи разбойничьих кораблей, истребил более десяти тысяч головорезов, и вдвое больше взял в плен. От такого разгрома пираты не могли оправиться до сих пор, и предпочитали промышлять по-тихому. Могущество морской вольницы, некогда державшей в страхе все берега Срединного моря, собиравшей дань с торговых гильдий от Гадеса до Тира и на равных сражавшейся с флотом величайшей из держав, навсегда кануло в бездну истории.

Тем не менее побережье острова Крит, колыбели пиратства, было усеяно крепостями князьков, формально подчинявшихся сидевшему в Кидонии царю, на деле же правивших в своих пределах совершенно безраздельно. Каждый из них имел собственный — приличный или не очень — флот, и почти каждый время от времени посылал своих капитанов пощипать торговые суда, в теплое время года во множестве плававшие с Запада на Восток и обратно.