Читаем Балет Большого. Искусство, покорившее мир полностью

Балет Большого. Искусство, покорившее мир

Сталин аплодировал, улыбался. Труппу пригласили на приём в Кремль. А потом много лет люди, близкие к театру, повторяли слова Сталина: «Уланова – это классика!». Сама Галина Сергеевна таких слов от «лучшего друга актёров» не слышала. Или Сталин произнёс их в отсутствии Улановой. Так или иначе, а после той «Эсмеральды» Сталин приезжал в Ленинград, в Кировский театр – «на Уланову».

В Москву!

Лучшая балерина страны должна была танцевать на главной сцене Советского Союза. В военном 1944-м году Уланову настоятельно пригласили в Большой театр – не на очередные гастроли, а в штат. Она любила Ленинград, Неву. Ей говорили: «В Москве тоже есть река!», но Москва-река напомнила ей не «державную» Неву, а всего лишь Крюков канал. Но Большой театр она успела полюбить ещё ленинградкой.

«Сначала в столице я жила по гостиницам. Но вообще-то Москва и Большой театр отнеслись ко мне по-доброму. И я старалась отвечать им так, чтобы они были довольны мною. Работа в Москве, хоть я и не была новичком на сцене, открыла невиданные ранее возможности. Званиями, как известно, не обделяли, все пытались сделать из меня столбовую дворянку…», – вспоминала Уланова.

Для неё это было время расцвета таланта. Новых партий за шестнадцать лет в Большом было создано немного: Золушка, Параша в «Медном всаднике», Катерина в «Каменном цветке». Но главное – продолжалась работа над лучшими партиями Улановой. Джульетта, Мария, Одетта-Одиллия, Жизель в Москве, на широкой сцене Большого, заиграли новыми красками.

Улановой исполнилось тридцать четыре года, но она была готова совершенствовать технику: «В Ленинграде я привыкла к довольно строгой, сдержанной манере танца. Московская школа танцев – более свободная, раскрепощённая, что ли, эмоционально открытая. Здесь и сцена больше, требующая большего размаха. Мне нужно было понять и освоить этот стиль, и я пошла не в женский, а в мужской класс Мессерера. Этот класс помог мне обрести большую полётность и широту танца».

И в Москве ей удавалось держаться в стороне от политических игр. Уланова не была бунтаркой, но и «благонамеренной» общественной деятельностью манкировала. Не выступала с высоких трибун на политические темы, не рассуждала публично ни о чём, кроме искусства. Да и суждения об искусстве всегда были взвешенными, осторожными, без тени эпатажа. Однажды секретарь парткома Большого театра попросил народную артистку высказаться для прессы по какой-то актуальной теме. «Вы хотите, чтобы я занималась политикой, а не балетом?» – невозмутимо спросила его Уланова. Больше подобных предложений не поступало.

Александр Вертинский, повидавший тысячи сцен и эстрад, увидев Уланову в Большом, не мог сдержать восторгов: «Я ничего подобного в жизни не видел! Боже, каких вершин и высот может достигнуть творчество! Это точно дух Божий! Я сидел и ревел от восторга перед этим страшным искусством. Так потрясать мог только Шаляпин! Это был даже не танец, а пенье! За много лет я первый раз был потрясен. Почему я ее не видел раньше? Нельзя передать словами это впечатление. Тысячи мыслей были у меня в голове. Как удержать, сохранить на земле это чудо? Как оставить потомкам это Евангелие для грядущих веков, чтобы учились у нее этому высочайшему, божественному искусству?»

Виталий Вульф нашёл для Улановой не менее яркие слова: «Всё, что танцевала Уланова, было наполнено содержанием и смыслом. Что-то потустороннее было в ее танце, неземное, ее искусство являло собой поэзию и романтизм, в нем было что-то загадочное, неразрешимое до конца».

Так говорили маститые ценители искусства. А простая зрительница писала: «Прежде, чем смотреть по телевизору Уланову, я мою полы в доме!».

Тайна, недосказанность – это то, без чего балет не был бы столь важным для нас искусством. В Улановой была загадка, сопоставимая с таинствами природы. Несколько жестов, бегло брошенный взгляд – и как будто рассвет загорелся над рекой и растаял… Не случайно Уланову называют «Моной Лизой русского балета». Кого ещё можно сравнить с обладательницей самой загадочной улыбки в истории искусства?

Сама Галина Сергеевна к восторженным отзывам относилась иронически. После одного из выступлений к ней бросились поклонники: «Это было необыкновенно, какой-то особенный трепет, каждая клеточка дрожала пронзающей душу дрожью прощания с жизнью!». Уланова немедленно ответила: «Может быть, это оттого, что на сцене дуло?».

В 1952-м году Уланова поселилась в новом высотном доме – на Котельнической набережной. В Большой театр её доставляли роскошные лимузины – «Линкольн», «Чайка». Небывалая роскошь по тем временам… При этом Галина Сергеевна так и не выучилась громко говорить на московский манер. Это была, пожалуй, единственная в стране звезда-артистка, не умевшая повышать голос.