Балет Большого. Искусство, покорившее мир

Иногда его называют «шестидесятником», это означает приверженность определённому набору ценностей – этических и эстетических. Вместе с Вирсаладзе Григорович боролся с шаблонами прежней эпохи, которая казалась слишком пышной и имперской, в которой было мало человека и много золота. Его идеалом стал молодой свободолюбивый художник – Данила, Ферхад. Юрий Николаевич, как и многие художники постсталинского поколения, был приверженцем метафорического стиля, брал на вооружения наработки советского авангарда двадцатых. Но Григорович отступил от шестидесятнического канона, поднялся не только над штампами предыдущей эпохи, но и над «фрондёрской» конъюнктурой, когда научился в железной поступи государства видеть не только карательное, но и творческое, цивилизаторское начало. Эта идея чувствуется и в «Спартаке», и в «Иване Грозном», и в «Золотом веке». Сегодня многим ясно, что именно «Спартак» стал вершиной культурной жизни СССР середины ХХ века.

В театре каждое решение «главного» калечит чьи-то судьбы. По большому счёту, многолетнего испытания такой властью не выдерживает никто, все бронзовеют и ожесточаются, проявляют мнительность и мстительность. Отчасти об этом Григорович поставил «Ивана Грозного». В 1960-е в Большом театре блистала плеяда звёзд, ставших (во многом – благодаря балетам Григоровича) необычайно популярными. К 1980-м, по замыслу балетмейстера, они должны были уступить дорогу молодым. «Танцевать можно до старости, только смотреть на это невозможно», – любил говорить Юрий Николаевич. Мало кого из противников балетмейстера эта логика убеждала. Атмосфера затянувшегося конфликта не способствовала творческим взлётам…

В 1995-м «последнего диктатора» всё-таки сместили. К тому времени Большой балет пребывал в состоянии кризиса. Десять лет у Григоровича не было премьер. У него появилась труппа «Студия Юрия Григоровича», у которой складывалась отдельная от Большого театра судьба. В Большом главными событиями становились вводы (подчас – ярчайшие!) новых звёздочек в старые балеты Григоровича, да ещё гастрольные поездки, которые не всегда оказывались триумфальными. Время от времени мэтр сообщал о планах новых постановок, говорил о прокофьевской «Золушке», о «Болте» и «Светлом ручье» Шостаковича, наконец, о «Мастере и Маргарите» Кшиштофа Пендерецкого, с которым даже был подписан договор. Григорович, как никто, умеет чувствовать обаяние и даже необходимость зла и его интерпретация булгаковского романа могла бы стать сенсацией. Но годы шли, а новых спектаклей не было, к тому же главный балетмейстер с годами не становился моложе… В такой ситуации уход Григоровича из Большого воспринимался как должное. Вместе с ним театр покинула и Бессмертнова. Повела себя, как соратница: в знак протеста против дирекции она вышла к зрителям, собравшимся на «Ромео и Джульетту» и объявила, что спектакля не будет, что артисты объявляют забастовку. Балета в тот вечер не было. На следующий день вышел приказ о ее увольнении с должности педагога-репетитора. Но Бессмертнова до конца сыграла свою партию: через суд она добилась отмены приказа, после чего уволилась сама.

Отстранённый от театра балетмейстер вспоминает те дни так: «Конечно, когда я ушел из Большого, это была горькая минута. Но я не сидел, не плакал Люле в жилетку (Люлей Григорович называет Наталию Бессмертнову – прим.), не пил водку (хотя я пил и пью водку всегда, но никогда – с горя). Сразу уехал ставить спектакль в Уфу, и вместе с уфимской труппой с моими спектаклями мы три месяца колесили с гастролями по Америке. Раз меня приглашали, значит, я был нужен кому-то. А это самое главное. Это меня держало все эти годы».

Новым пристанищем балетмейстера стал Краснодар. Там, вместе с Бессмертновой, при поддержке губернатора Александра Ткачёва, который захотел превратить южный город в одну из балетных столиц мира, ему удалось создать молодой театр европейского уровня. А ведь начиналось всё, по выражению Виталия Вульфа, с двух «мазанок», в которых жили и репетировали артисты. Уволить Григоровича оказалось легче, чем отстранить от сцены, и в начале ХХI века Григорович вернулся в Большой. Не на должность, а просто – ставить и восстанавливать свои балеты: «Лебединое озеро», «Раймонда», «Легенда о любви», «Золотой век», «Ромео и Джульетту».

Виталий Вульф рассказывал: «Года два назад я пришел на репетицию «Лебединого», которое он тогда возобновлял. В наше время, когда пьют кофе, отлучаются в буфет, когда никто никого не слушает, когда кто-то пришел, кто-то не пришел, вдруг появился Григорович. Снял плащ, повесил, прошел через сцену в зал и только сказал: «Начали», – и это ощущение мистики, как его назвать? Никто не пошел ни пить кофе, ни разговаривать, не было директора, никто не появлялся. Была мертвая тишина, работали идеально. И я вспомнил ту эпоху, золотую эпоху Григоровича, это было счастье».