Балет Большого. Искусство, покорившее мир

Но сначала Ратманский вернул к жизни балеты из антикварной лавки. «Светлый ручей» Шостаковича стал программным произведением. Ратманский как будто достал с дальней полки буфета забытый агитационный фарфор. Вместо принцев, сильфид и гладиаторов на сцене – доярки и комбайнёры из зажиточного колхоза на юге России. В этом спектакле прочитывалась и лёгкая ностальгия по эстетике тридцатых (как-никак, то было славное время для советского балета), и вполне изящная игра цитатами и штампами советского ретро «кубанских казаков» – в духе постмодернизма. Ратманский нашёл «третий путь» в истории балета – не Петипа и не Григорович, а драмбалет, который в пятидесятые годы казался анахронизмом, а в начале ХХI века воспринимался как лёгкий свежий ветер со «светлого ручья». Детализация действия, внимание к мелким сюжетным коллизиям, праздничная бесконфликтность, обилие пантомимы и характерных танцев – всё это вызывало интерес. Борис Мессерер создал впечатляющие декорации в духе ВДНХ. На этом фоне естественно воспринимаются весёлые водевильные неурядицы героев – такие, как комическое переодевание дамы в кавалера и наоборот, и исполнение ими соответствующих танцев. Пропаганда, которой было немало в постановке тридцатых, ушла в прошлое, а осталась весёлая, беззаботная комедия.

В «Светлом ручье» Ратманского блеснула Мария Александрова, исполнившая роль Классической танцовщицы, которая принесла ей престижные премии и немало новых поклонников. Вскоре она показала себя и в главных романтических ролях, которые сделали балерину любимицей публики – Раймонда, Одетта-Одиллия и в то же время – Кармен. Но ключевую роль в судьбе талантливой балерины сыграл именно «Ручей». Возрождение и переосмысление давно забытого стиля.

Конечно, не все приняли этот балет Ратманского, некоторые увидели в нём только легковесный капустник. Но среди приверженцев Ратманского оказалась, например, Майя Плисецкая. Всё-таки Ратманский оказался прав: зрители ждали именно такого балета – простодушного, весёлого, с элементами пародии и красочной стилизации. На волне успеха «Светлого ручья» Ратманский становится художественным руководителем балета Большого театра – на четыре года.

Илл.44: Возрожденный «Светлый ручей»

После «Светлого ручья», у которого, как известно, в СССР была несчастливая судьба, Ратманский обратился к балету, который в сталинские годы считался образцом советской героики, хотя с середины 1950-х, казалось, навсегда потерял актуальность, а в 1960-е исчез из репертуара. Это «Пламя Парижа» Бориса Асафьева.

Эффектная тема увлекла балетмейстера. Французская революция, при всей её кровопролитности – это всё-таки один из «звёздных часов человечества». «Свобода, равенство и братство!», – не просто привлекательный лозунг, это определённая эстетика, в которой – и мелодии, и песни, и живопись, и стихи. Всё это Ратманский постарался вплести в ткань балета – не напрямую, а через цепочку ассоциаций.

Ратманский приглашает к сотрудничеству «старого театрального волка» Александра Белинского – и они вдвоём несколькими штрихами преображают либретто. Появляются две любовные линии, которые потеснили сцены классовой борьбы. Вводится тема казни одной из героинь, придав революционной фантазии черты исторической трагедии, в которой не бывает однозначной правоты одной из сторон. Не только знамя свободы, но и нож гильотины становится своеобразным символом революции.

С вайноненовской постановкой «Пламени Парижа» связана известная театральная легенда. На этот спектакль водили передовиков производства, собравшихся в Москве на съезд стахановцев. Одного знатного шахтёра усадили в ложе рядом с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко. После первого действия шахтёр спросил своего солидного соседа: «А почему они всё танцуют и танцуют? Почему не разговаривают, не поют?». «Это балет. В балете танцуют, а не поют и не говорят. Если поют – это опера. Если говорят – драма», – разъяснял великий режиссёр. И тут на сцене, в соответствии со смелым замыслом Вайнонена, запели «Марсельезу». Стахановец посмотрел на Немировича снисходительно: «А ты, дядя, видать, тоже в театре в перший раз!».

От спектакля Вайнонена остались легенды и меньше получаса кинохроники: знаменитое па-де-де и революционная сцена взятия Тюильри. Всем в балетном мире известен и хрестоматийный баскский танец. Ратманский бережно вплёл в свой спектакль всё, что сохранилось от хореографии Вайнонена, а остальные эпизоды поставил по-своему.