Балканский рубеж

Добежал до старого дома с просевшей черепичной крышей, отдышался на задворках, осторожно выглянул из-за угла в сторону площади. Опустился в густую некошеную траву и немного прополз вперед.

Из щели в подвальном окне на него не мигая смотрели испуганные детские глаза.

Крстич ободряюще улыбнулся, приложил палец к губам:

– Тщщ!

Дом был обнесен хлипким дощатым забором. Крстич подполз ближе, сквозь щели рассмотрел площадь и снова заплакал, беззвучно открывая рот. Он увидел своих.

* * *

Деян и Ненад напряженно следили, как Смук со свитой разглядывают два ящика гранат в багажнике «Фиата».

– Мы же говорили, уважаемый: это не наша машина! – подал голос Деян.

Смук медленно повернулся к ним, заговорил по-серсбки.

– С одной стороны, терпеть не могу, когда мне врут. Прямо убить готов. Сказки про то, что вы ни разу не заглядывали в собственный багажник, очень раздражают. А теперь уже и машина не ваша! С другой стороны, не хотелось бы принимать поспешных решений.

Смук шагнул ближе и присел на корточки, их лица оказались вровень. Спросил мягко:

– Ребята, зачем вам столько гранат? Рыбу глушить? Так во всем Косове столько рыбы нет! И где вы их взяли? Украли? У кого? Купили? Тем более – у кого? Я тоже хочу покупать дешевые гранаты. Как отдают – в рассрочку или под расчет?

Деян и Ненад молчали, смотрели в землю.

Смук поднялся, развел руками, перешел на албанский:

– Совсем засмущались. Некогда возиться, грузите их с собой. У нас есть дельце поважнее.

Люди Безы поволокли пленников в грузовик.

Смук вернулся на площадь, подмигнул Бледному.

– Пора сделать один приятный звонок.

* * *

Милич пил кофе за рабочим столом, когда зазвонил телефон. Он снял трубку:

– Милич слушает.

На линии шли помехи, и сначала раздавалось лишь шуршание и треск. Потом низкий голос произнес по-сербски:

– Драган? Ты действительно слушаешь?

– Кто говорит?

– Твой старинный приятель. Не узнал или притворяешься?

Милич почувствовал, как в виске задергалась жилка.

– Ты мне не приятель.

– И в этом твоя проблема. Знаешь, где я сейчас? Угадай!

– В аду. Первая сковородка от входа.

* * *

Смук с сотовым телефоном подошел к полицейским, Бледный пристроился рядом. Оаковцы отовсюду собирались на площадь, не желая пропустить зрелище. Дробанович пришел в себя и задергался, пытаясь высвободиться.

– Я сержант! Простой сержант! Что я вам сделал? – выкрикивал он.

– Я в одной милой маленькой деревне. Запамятовал название… – сказал Смук и сунул телефон Дробановичу под нос.

– Раковица! Шеф, мы в Раковице! Здесь нет никаких телят!..

Смук вернул телефон к своему уху, рассмеялся:

– Ну как же нету! Вы и есть телята! Слышишь, «шеф»? Вы все и есть телята!

Бледный подошел к Дробановичу сбоку, достал из ножен широкий мясницкий тесак.

– Нет! – закричал сержант. – Пожалуйста, нет!

– И лучше бы телятам поискать другой загон, пока не получилось вот так…

Смук кивнул Бледному, Дробанович сорвался на визг. Бледный одним движением перерезал ему горло.

* * *

Предсмертный хрип Дробановича смешался с телефонными помехами.

Милич сжал чашку в руке. Она лопнула и залила все вокруг коричневой жижей.

* * *

Оаковцы столпились вокруг места казни. За их спиной неслышно открылась калитка. Из нее на негнущихся ногах, с пистолетом в вытянутой вперед руке вышел водитель Крстич и медленно зашагал вперед.

– А еще у нас тут есть целый лейтенант! – продолжал Смук. – Скажем так, пока целый. Я еще не решил, нужно ли мне так много лейтенанта.

Окович, сплевывая кровь, огляделся исподлобья. Понимал, что уже умер, и этого не исправить. Но как же хотелось, чтобы последним, что ему даровано в жизни, были не торжествующие лица врагов, не их хищные ухмылки и пустые взгляды! И тут он увидел мушку пистолета, а за ней – широко распахнутые глаза Крстича.

Едва заметно кивнув, Окович закрыл глаза и опустил голову.

Смук передвинулся к нему ближе:

– Эй ты, лейтенант! Ну-ка, посмотри на меня! Хочешь сказать что-нибудь старому беспомощному Миличу? Давай!

Окович не реагировал. Оаковец в бандане ухватил его за волосы и грубо повернул лицом к Смуку. Не открывая глаз, Окович торжествующе улыбнулся, обнажил окровавленные осколки зубов.

– Что скалишься, паскуда? – Смук зверел с каждой секундой.

– У них минус три! – крикнул Окович. – Шеф, вы их добьете!..

В его лбу появилось черное отверстие, и тут же с пробитым горлом рухнул оаковец в бандане. Крстич успел выстрелить еще дважды, куда-то в листву. А потом его тучное тело приняло в себя полсотни автоматных пуль, и Крстич умер еще до того, как упал на землю.

Смук с яростью пнул мертвого оаковца под ребра, заорал в телефон:

– Убирайся, Милич! Вон с моей земли! Поймаю – спущу с тебя кожу! Беги, тварь!

* * *

Милич выслушал вопли Смука холодно и спокойно.

– Твой жизненный путь подходит к концу, Фитим Болла, – ответил он. – Готовься к вечным мукам.

Аккуратно повесил трубку. Оглядел стол. Взял несколько листов бумаги и начал промакивать разлитый кофе.

* * *

Оаковцы замерли, кто где был, глядя на отвернувшегося командира. Смук стоял с набыченной шеей и сгорбленными плечами. Потом обернулся с шальной ухмылкой, махнул рукой:

– Здесь – все. Грузимся и уезжаем.