Балканский венец

«Возлюбленные дети мои!

Пока всесильные боги не позвали меня в темные бездны Аида, я, Птолемей, сын Лага, царь Верхнего и Нижнего Египта, правитель Мемфиса и Александрии, хотел бы поведать вам об Александре, великом воине и мудром царе, властителе мира и сыне бога. Злые языки на Востоке и Западе многое говорили про него такого, чего никогда не было, и непросто теперь отличить правду от вымысла и злокозненной лжи. Его называли пьяницей, развратником и тираном. Все это неправда. То был не Александр. Я поведаю вам то, что видел сам и чему был свидетелем, покуда боги не затмили мой разум. Время не ждет. Зло, пришедшее в наш мир и безнаказанно творящее в нем столь сильные разрушения, должно быть повержено, иначе со временем оно сокрушит нас и все то, что нам дорого и что мы создавали в таких трудах, ибо силы его велики и непостижимы».

Александр…

Когда царь произносил это имя, сердце его наполнялось невыразимой радостью и невыразимой скорбью. Радостью – потому что он, этот бог, спустился с небес к людям и осветил их безнадежный путь во тьме. Скорбью – оттого, что покинул он мир сей так рано. Слишком рано. Гораздо раньше, чем его умащенное благовониями тело нашло упокоение в гробнице, равной которой не было нигде. Тоска по нему и поныне снедала душу царя Египта. Но ему надлежало не предаваться воспоминаниям, а довершать свой труд. Боялся он, что зло, поселившееся в нем, возьмет-таки верх над его волей и разумом, потому и спешил. А злу этому нельзя было поддаваться, ибо с каждой новой жертвой становилось оно все сильнее и сильнее.

Уже немолод был царь, хотя по-прежнему хитер, как лис, и отважен, подобно льву, – врагам не раз приходилось проверять это на своей шкуре. Но живущий в нем дух нечистый был много сильнее его, сильнее и старше, оттого и укусы его были смертельны. И страшно было представить царю, что случится, когда во власти этого зла окажется весь мир. Кто помешает ему, ежели жертвами его пали уже сильные? Такоже ведомо было царю, что в грядущие времена об Александре напишут много всякого, но не будет среди написанного лишь одного – правды. Ее и тщился донести царь египетский – если не до всех, то хотя бы до детей своих и потомков, ибо им суждено было принять на себя после смерти его тот груз, что нес он денно и нощно уже много лет.

Александр…

Царь, казалось, очнулся, но потом опять устало закрыл глаза, и голова его пала на грудь. Писцы молча переглянулись. Они уже привыкли к немощи царя. Воины Александра Великого никогда не отступали ни перед чем, но время все-таки простирало над ними длань свою. Как могли писцы знать о том, как тяжко было царю под пятой духа нечистого! Однако же царь не винил их в том. Они не знали, кем был Александр, хотя и писали о нем со слов царя от заката до рассвета. Впрочем, царю сейчас не было дела до них. Он уходил все дальше и дальше в глубины своей памяти, которые были глубже самого глубокого ущелья Кавказских гор.

Для тех, кто шел за ним, Александр был полубогом. Подобно солнцу озарял он угрюмые пределы мира. Сами же боги щедро одарили его всевозможными совершенствами и добродетелями: Зевс даровал своему сыну редкую силу и царственную мудрость, Аполлон – красоту и умение привлекать к себе сердца людские, Посейдон – способность управлять стихиями и мистические прозрения, Афина Алкидема, под эгидой которой прошел он всю Азию, – стойкость и острый ум, Арес – волю, сокрушавшую все на пути своем. С одним только богом Александр был не в ладах. Дионису чересчур ревностно поклонялась царица Олимпиада, мать его. Поговаривали даже, что на самом деле именно он отец Александра, но как в это можно было верить? Бог молодого вина был коварен, очень коварен. Ему поклонялись еще и как богу безумия.

Бог, сын бога…

Все любили его. Все македонское войско, от гетайров до простых пехотинцев. Сердца бились сильнее, крепче сжимали воины оружие свое, стоило завидеть им два белых пера и алый конский хвост между ними, что были на шлеме царском, среди сарисс фаланги. Тогда даже самая безнадежная битва сулила победу. Александр проносился по полям сражений с горящими глазами, меч его разил врагов, и никто не мог противостоять ему.