Балканы. Красный рассвет

Монархист, что с него возьмешь… Забыл, что только император Николай Второй в царствование которого было проиграно две войны и разгорелось две общенациональные Смуты, был главным и единственным виновником того, что произошло с Россией. Это ж надо было – все проиграть и при этом ничего не понять! И нечего все валить на одних большевиков. Думаю, что в деникинской контрразведке ОСВАГ пытали и убивали с ничуть не меньшим энтузиазмом, чем в ЧК, и степень братоубийственности в той гражданской войне была абсолютно одинакова с обеих сторон. Я не сторонница партии большевиков и их идей всемирного братства рабочих. Всегда были бедные и богатые, менялись только общественные формы, поэтому то, что господа революционеры делали тогда, взяв павшую в грязь власть, и по сей день кажется мне сейчас дикостью и безумием. Но я свидетельствую, что по части зверств все стороны Смуты были одинаковы. Я глубоко уверена, если бы мы все (правящий класс, как говорят большевики), помещики и капиталисты, включая царское семейство, не подготовили им почву, то никакие большевики ничего не могли бы поделать, невзирая ни на какой гений своего Ленина.

Проживая в Петрограде до 1918 года в самые свои юные годы, я лично была свидетельницей того, что позже большевики назвали Великой Октябрьской Революцией. А потом в самые горячие годы гражданской войны – девятнадцатый и двадцатый – мы с родителями проживали в Ростове-на-Дону, где красные, белые, казаки генерала Краснова (это отдельная песня), сменяли друг друга как в калейдоскопе. Только Махно не доходил до нас со своими отрядами. И вот ведь какая удивительная вещь: поезда из красного Петрограда в белый Ростов ходили пусть и не так регулярно и аккуратно, как до тринадцатого года, но все же ходили, несмотря на братоубийственную смуту и перечеркнувшие страну линии фронтов. И точно так же, на поезде, мы вернулись из Ростова в красный Петроград в двадцатом году…

И уезжали мы из Совдепии не на переполненных пароходах из Одессы, Новороссийска или Севастополя, и не ползком через финскую или эстонскую границу, а вполне культурно, на поезде, в двадцать втором году из Петрограда через Берлин, имея на то официальное разрешение советской власти. Мы с ней (советской властью) разошлись, но развод наш был оформлен полюбовно, без скандала и битья посуды. Мой тогдашний муж (Владислав Ходасевич) получил разрешение выехать в Европу для поправки здоровья, а я – для углубления образования. Не могу сказать, что все происходившее тогда доставляло мне премного удовольствия, но свидетельствую, что русский народ в своей подавляющей части встал на сторону большевиков, отчего их оппоненты и проиграли гражданскую войну, которую сами же и начали. И именно этот факт стал поводом для нашей эмиграции (ведь никто нас не гнал), а также причиной ненависти господ Жеребковых по отношению к собственному народу.

А может, эта злоба из-за того, что иногда дикторша «Голоса России» торжественным и строгим голосом начинает зачитывать сообщение о том, что где-то точечным бомбовым ударом самолета воздушно-космических сил уничтожен еще один немецкий военный преступник или враг собственного народа. Пришельцы из другого мира вообще любят точечные бомбовые удары, когда посреди внешне нетронутого квартала на месте важного учреждения или особняка высокопоставленного нациста зияет огромная воронка, обрамленная по кругу развалинами и домами с выбитыми окнами. Совсем другое дело англичане: чтобы добраться до такой цели, они ночными слепыми бомбежками зачастую готовы разворотить полгорода…

Пока я размышляла, мой пригородный поезд, на котором я время от времени добиралась в Париж из деревни Лоншен, склеротически скрипя сочлениями, остановился на вокзале Монпарнас. Все, конечная станция, состав дальше не идет. В деревню, в сорока километрах на запад от французской столицы, мы с Николаем Васильевичем (второй муж) перебрались еще в сороковом году. Там жизнь и дешевле, и сытнее, к тому же после оккупации Парижа немцами я потеряла работу в газете «Последние новости» – она закрылась перед самым приходом оккупантов; так что меня больше ничего не привязывало к большому городу. К тому же никому не придет в голову бомбить сельскую местность, в то время как Париж вполне мог стать целью вражеских ударов. Его и в самом деле бомбили, но уже после начала оккупации, и не немцы, а англичане, которые старались повредить отличные железные дороги Франции. По счастью, чтобы добраться до железной дороги, мне требовалось еще час ехать на велосипеде до ближайшей станции, так что место нашего жительства в этом смысле было вполне безопасно.