Баллада о Чертике

Ребята осторожно подошли поближе. Им было интересно поглядеть на машину. Водитель потребовал воды. Получив, сказал: «Хорошие мальчики». Даже поговорил с ними, коверкая польские слова. Объяснил, что главное: навести порядок. Он, другие солдаты и офицеры за это кровь проливают. Он тоже был когда-то мальчиком, якобы даже — судя по фотографии — похожим на Весека. Если б Весек родился в нескольких сотнях километров отсюда, как знать… А за сведения о цыганах можно бы получить хорошее вознаграждение. Кучу денег, и велосипед, и часы.

Тем не менее мальчики отошли и ничего не сказали. Со двора Карчмареков виден был лес.

— Поймают их?

— Неизвестно.

Листья акации дрожали в горячем воздухе. Где-то под землей странствовал маленький цыганский черт. А может, и нет. Точно ничего не было известно. Даже, уцелеют ли эти цыгане. Мальчики сидели на поленнице. Примолкли. Ссутулились, как взрослые.

Фрукт

Штуку эту один пацан получил от железнодорожника. Железнодорожник за сто шагов кланялся его матери и часто спрашивал, не нужно ли ей чего. Раз сунул малышу в руки что-то круглое, блестящее. Фрукт. Но не яблоко. Где-то стащил; где — не сказал, и что дает — даже не объяснил.

— Что это?

— Эй… мое!

— Покажи.

Мы обступили малыша. Такие же, как он, и чуть постарше.

— Ого…

— Мое.

— Дай подержать!

— И мне!

Старший Карчмарек взял, подбросил, шарик взлетел вверх, яркий, легче резинового мячика, и упал в подставленные руки. Малыш ныл, чтоб отдали, но мы сказали, что отдадим после. На окнах, выходящих во двор, стояли горшки с петуниями, а в распахнутых оконных створках отражалось небо, синее, как вода после стирки. Пахло акациями и паровозным дымом. Собиралась гроза. А земля была очень теплая.

— Дашь попробовать?

— Он сказал, чтобы я сам съел.

— Чуть-чуть можно. Никто ему не скажет.

Мы шли по дорожке одичавшего сада. Карчмарек нес; голова опущена, волосы упали на лоб. Мы подбегали, заглядывали ему в руки.

— Красивый!

— Если б мне дали…

— Железнодорожникам хорошо!

Тропка стала пошире, потом сузилась, потом сорняки снова расступились в обе стороны.

— Я попрошу, может, и вам даст.

— Попроси.

— Он еще не возвращался.

Возвращался он обычно через этот сад, напрямик, так что мы уселись у края дорожки. Карчмарек положил фрукт в траву. Шарик прямо светился, ни на что не похожий. Только одна вмятинка на нем была, вроде черной звезды. На эту звезду заполз муравей. Весек его смахнул.

— Хорошо бы он всем дал!

— Если есть, может, и даст.

— Попроси его, ладно?

Поднялся ветер. Пальцами босых ног мы прорывали в земле канавки. Перед нами был железнодорожный путь. Рельсы блестели, хотя начинало темнеть.

— Дай, а когда он нам даст, мы тебе дадим.

— Пускай сперва даст.

— Ну да-а-ай!

— Не дам.

— А мы тебе сейчас не дадим.

Он хотел взять, но Весек его оттолкнул. Хотел отнять, но Карчмарек его стукнул.

— Я ма-а-а-ме скажу-у…

— Иди, иди, жалуйся!

Он побежал с ревом. Рубашка вылезла из штанишек. Мелькали, таяли в темноте босые пятки. Карчмарек вытащил ножик, разделил поровну. Пальцы стали липкие от сока, и он их облизывал.

Мы возвращались обратно. Шли медленно. Впереди дома и сады. Дома вырастали. Загорались огни.

— Не надо бы… не надо бы у него отнимать.

— А чего он воображал?

— Я не хотел брать.

— А вдруг бы железнодорожник этот и вправду нам дал?

— Дурак, ничего б он не дал.

— Можно было подождать.

— Горький какой-то…

— С кожурой потому что.

— Сами захотели.

— …наверное, это грех.

Во дворах кричали ребята — чуть поменьше, чем мы, и чуть побольше, — играли в прятки, в салочки. Женщины снимали с веревок белье. Веревки тянулись поперек дворов как телеграфные провода. Застучали крупные капли дождя.

— Вымой руки.

— Я уже мыл.

— Ешь.

— …

Пол под коленками твердый. «…Господи, прости меня…» А по пустым бельевым веревкам тем временем уже летела весть: на железной дороге аресты.

Спустя несколько дней фамилия того железнодорожника появилась на столбе среди других фамилий. В списке тех, «кого первоначально предполагалось помиловать».

«Возделывать свой огород…»

Мы были еще совсем маленькие.

Космалиха согнулась над грядками, к улице задом. Рядом вертелся ее племянник, Пырей. Пырей нас заметил.

— Эй!..

— Чего?

— Давайте сюда!

Нам-то не все равно, зашли в огород. Ветки яблонь свисали довольно низко, но нагибаться не приходилось.

— Можете помочь, — сказала Космалиха.

Мы выдергивали махонькие растеньица с двумя листочками и вьющимся бледным корешком. Космалиха нас похвалила. Красивый был у нее огород. На границе тени летал махаон. Грядки подымались в горку, а шоссе заслоняли листья смородины. Очень тепло. На небе облака.

У забора остановилась Весекова крестная. Тоже похвалила Весека, что помогает. Космалиха откинула со лба прядь волос. Подошла к забору.

— Что новенького? — спросила крестная.

— А ничего. Живем помаленьку.

— Почему на хор перестали ходить?

— Времени нет, — вздохнула Космалиха.

— И к обедне сегодня не приходили.

— Что поделаешь. Нету времени. Я к заутрене бегаю, в шесть.

— Жалко. Ксендз такую красивую проповедь сказал, про безбожников, про Вольтера.

— И чего говорил?